– Сейчас вечер, – произнес Керн таким тоном, словно
сообщал Курту нечто, о чем он не знал и даже не догадывался; взгляд
из-под встопорщенных седых бровей прожигал подчиненного жестко,
неотступно и вдумчиво. – Полдня у меня в камере сидит человек,
и я не знаю, по какой причине, по какому обвинению и по обвинению
ли вообще. Я боюсь подойти и заговорить с ним, ибо человека в
камеру посадил следователь, который не почел необходимым сообщить
мне деталей, и я могу запороть дело, о котором, опять же, я,
обер-инквизитор Кёльна, ни сном ни духом. Следователя нет на месте,
и его невозможно найти нигде. Может быть, я ошибаюсь, Гессе, ты
тогда поправь меня, но мне сдается, что это не по уставу и… –
он умолк, сквозь прищур глядя на изо всех сил сдерживаемую улыбку,
наползающую на губы Курта, и хмуро уточнил: – Хотелось бы знать,
что забавного ты видишь в происходящем или слышишь в моих
словах?
Курт выпрямился, приподняв опущенную голову, пытаясь хотя бы
своим видом скомпенсировать и впрямь неуместное свое поведение, и
тихо пояснил:
– Когда я умру, Вальтер, меня похоронят прямо здесь, перед
вашим столом. А на могильном камне будет высечено: «In culpa
sum[14]»…
– Я сдохну первым, – отозвался Керн ледяным
голосом. – И на могиле моей напишут «Qua tu vadis,
Gaesse?[15]». А теперь, если ты закончил упражняться в
остроумии, я бы желал, как это ни удивительно, вернуться к
происходящим событиям. Ты не станешь возражать?
– In culpa sum, – вздохнул Курт уже серьезно
и, встретив взгляд начальства, поправился: – Виноват.
– Итак, я жду объяснений. Что за человек сидит в камере
Друденхауса?
– Подозреваемый в убийстве Кристины Шток.
– Просто замечательно, – оценил Керн тоном, вовсе не
согласующимся с произнесенными словами. – Я в восторге, Гессе.
И что же делает в нашей камере убийца?
– Это подозреваемый, – с нажимом поправил
Курт, и обер-инквизитор нахмурился:
– Ты мне уставом в морду не тычь. Лучшим ответом в твоем
положении был бы написанный отчет. Надеюсь, это его ты прячешь за
спиной?
Курт молча шагнул вперед, к столу, аккуратно положив перед
Керном несколько листов, исписанных аккуратным ровным почерком, и
тот хмыкнул, придвигая верхний лист ближе:
– Подозрительно. Я еще не начал лишаться рассудка, а у
Гессе уже готов отчет. К чему бы это?
Курт не ответил и стоял молча, выпрямившись и заложив за спину
руки, еще несколько минут, пока майстер обер-инквизитор, все более
супясь, изучал его сочинение; наконец, когда тот поднял к нему
железный взгляд, вздохнул: