Пригласить Великого Магистра (или хоть командора) для какой-либо
беседы в воскресный день также было немыслимо: день этот должен
быть посвящен размышлениям о высоком. Растолковать этим людям, что
безопасность державы и трона, будущее той самой веры, которую они
так блюдут, — все это возвышенней некуда, не представлялось
возможным. Также, призывая кого-либо из них, надлежало свериться с
календарем, испросить совета у капеллана и убедиться, что
назначенный день не выпадает на праздник, память или какую-нибудь
годовщину второго обретения пятой метлы третьего конюшего
девятнадцатого Магистра, о чем подобает упомянуть прежде, нежели
даже поприветствовать и пожелать здравия.
И, откровенно говоря, с людьми, которые добровольно отказываются
от мирских благ в виде вкусной пищи, хотя бы редких увеселений и
женщин, — совершенно точно что-то не так. Монастырские
насельники в большей своей части избрали подобную жизнь либо по
родительской воле, либо пресытившись всем упомянутым, либо, каковое
явление встречается довольно часто, пережив в своем бытии какое-то
событие, ранившее им душу. Тут, понятное дело, не до девок и пиров.
Когда каждый день косишься на потолок и раздумываешь, как бы хорошо
смотрелась петля под люстрой, или посматриваешь с верха часовенной
башни на камни внизу, просчитывая, сколько мгновений займет
короткий полет к подножью, или, к примеру, подхватываешься ночами с
постели в кошмарах, — не рехнуться бы, и то ладно. И главное —
монахи, отрекаясь от мира, от него ограждаются; запираются за
стенами, за дверями келий, не видят и не слышат искушений, разве
что в собственном воображении. Эти же в мир погружаются с головой,
и все равно блюдут свой статут. Путешествуют — и молятся, когда
положено, без нагоняя от капеллана и косых взглядов сотоварищей.
Останавливаются в трактирах — и не лапают разносчиц. Бывают на
обедах у высокопоставленных особ — и не сметают со стола все, до
чего могут дотянуться. Даже инквизиторы, бывающие при дворе, столь
бессовестной праведностью не отличаются; давят на мозги Писанием и
Господней волей, куда без этого, но едят-пьют и косятся на прислугу
и придворных дам с формами, как положено здоровым зрелым мужчинам.
В присутствии же воинов Госпиталя чувствуешь себя треклятым
язычником.
Разумеется, тевтонцы оставили себе одну отдушину, которая
дозволяет им выплеснуть ни на что иное не тратимую энергию, однако
есть все же в этом что-то нездоровое, когда возможность развеяться
в хорошей компании под хорошую закуску и расслабиться с хорошенькой
девицей взрослые мужи в полной силе меняют на удовольствие
размозжить кому-нибудь (а то и себе) череп. Когда — не совместить
все упомянутое, а заместить. Нет, попенять не за что — и язычников
в Самогитии пора, наконец, придавить, и полякам пояснить, в чем они
радикально неправы, и многие, многие еще дела не будут разрешены
без участия Ордена, однако… Однако что-то у этих парней с головой
все равно не в порядке.