В намеченный для охоты лес посему Великий Магистр въехал хоть и
бок о бок с Рудольфом, но в подчеркнуто не охотничьем обличье —
никаких походных приспособлений или нарочитого вооружения. На миг
где-то в глубине души Императора, у самого ее дна, трепыхнулось
чувство невнятное и неприятное — то ли стыдливость, то ли ощущение
собственной посредственности. О чем может думать человек, привыкший
оружие поднимать не на животное, нарочно для него выслеженное, а на
людей, которые, быть может, сами выследили его? Легенды о битвах с
участием фон Юнгингена, прямо сказать, не ходили, однако слухи,
пересуды и кое-какие достоверные сведения говорили все же о том,
что под стенами Вильны он вовсе не почивал в отдаленном штабе, а
при прусских сражениях — не отсиживался в обозе. Загубленных (или
избавленных?) душ на его счету наверняка неисчислимо, крови и
потрохов видано предостаточно, и вся эта суета с предстоящей
травлей зверя должна казаться ему чем-то сродни лицедейским
кривляньям или детской игре.
Самому Рудольфу похвалиться в этом смысле почти нечем — вялые
дипломатические перебрыкивания с австрийским герцогом (вот еще
ложка суверенного дегтя в бочке единогерманского меда…) и редкие
плевки друг другу в спину почитаться полноценной войной никак не
могли. Соответственно, нельзя было назвать настоящим боевым опытом
и обозревание границ неугомонного герцогства с порога
императорского шатра. Разумеется, была еще война с хорватами, но
это шествие по трупам подпадало скорее под определение «резня и
грабеж». До и после вторжения в хорватские земли вся его жизнь
текла до раздражения уныло — носить вплоть до тридцати четырех лет
никому в Империи не нужное именование «король Германии», купленное
отцом ради того, чтобы курфюрсты уже зачислили его в наследники и
имели в виду как будущего Императора — потом, когда придет время,
может быть, при особенном везении, если так сложатся
обстоятельства… Однажды, будучи после погребения отца изрядно под
хмелем, Рудольф брякнул, что не умри тот сам, и он отравил бы
старика — не из ненависти или зависти, а только лишь для того,
чтобы неопределенность собственного положения, наконец, вылилась
хоть в какую-нибудь четкую форму, и можно было бы либо на все
плюнуть и жить для себя самого, либо заняться, наконец, делом.
Слава Богу, слышано это было лишь одним человеком, который о
доверенных ему тайнах распространяться не привык и высказанное
сгоряча почел за мрачную шутку. Сам же Император в ту минуту не так
уж был в этом уверен…