— Я хотел бы задать вам вопрос, — сказал вдруг Щербатов.
— Да, пожалуйста.
— Александра Иосифовна, скажите, почему вы, лично вы,
воюете?
Саша глянула на Щербатова с искренним любопытством. Люди в его,
да и не только в его положении редко интересуются чем-то, помимо
самих себя. Он, конечно, заслуживал самого искреннего ответа.
Саша села на пол по-турецки. Теперь ее глаза находились на одном
уровне с глазами собеседника.
— О, это просто. За свободу. Капитализм — система, в которой не
свободен никто. Работаешь ты по двенадцать часов в сутки, чтоб
оплатить койку в туберкулезном подвале, или понукаешь других к
такой работе, или даже пользуешься плодами чужого труда — ты ничего
не можешь поменять. Имеет значение потребление, а не созидание. Вся
свобода сводится к тому, чтоб пытаться по головам других людей
залезть повыше в этой цепочке. В этом вынужденном, отчужденном
труде мы не утверждаем себя, а отрицаем. Не жизнь, а непрерывное
принесение себя в жертву — и ради чего? Чтоб у капиталистов были
деньги на роскошь и войны? Ведь люди могут быть свободны и
заниматься творческим трудом на общее благо, для развития всех, а
не чтоб одни богатели за счет других.
— И что же, вы услышали это все от кого-нибудь и пошли за это
воевать?
— Я сама читала и думала. Но, если честно, я никогда не
выбирала, воевать мне или нет. Война пришла ко мне двенадцать лет
назад. Белосток, девятьсот шестой год. Погром. В мой дом ворвались,
мою семью убили. Никто не ответил за это. С тех пор я на войне.
— На войне с русским народом?
— Не повторяйте эти черносотенные глупости, — поморщилась Саша.
— Белосток — там в большей степени польский народ, если это вдруг
почему-то важно. Русский народ, еврейский, какой угодно — нет
разницы. Дело не в народах, а в порочной системе общественных
отношений. В системе, которая лишает целые нации или классы права
на человеческое достоинство.
— Но ведь человека нельзя лишить человеческого достоинства
никакими действиями извне, — возразил Щербатов. Он уже почти сидел
в постели и вообще начал выглядеть более живым. Возможно, его
лекарство подействовало. Но скорее это был лихорадочный подъем
перед наступлением кризиса. — Человеческое достоинство заключено
внутри человека. Никто не способен его отнять. Оно есть тогда,
когда человек находится на своем месте и выполняет свой долг. То,
что я вижу здесь, — Щербатов кивнул куда-то в сторону
Екатерининского канала за окном, — я вижу множество людей, которые
свой долг позабыли. Потеряли свое место в жизни. Солдатские
комитеты дезорганизовали армию, и фронты захлебнулись один за
другим в солдатской же крови. В итоге позорный Брестский мир,
потеря всего, за что мы воевали четыре года.