Впереди слышались крики и плач, причитания баб, ругань мужиков.
Кто-то проклинал нас, кто-то – туман. Кто-то пытался забрать с
собой половину нажитых вещей. А кто-то оставил в закрытом доме свою
старую лежачую мать. Она лежала, покрытая грязным вязаным одеялом,
и с немым ужасом взирала на нас, чужаков.
Мне потребовалась минута, чтобы принять решение:
- Нужны две длинные крепкие палки и большой кусок прочной
ткани.
Из дома мы вышли с импровизированными носилками, на которых тихо
плакала старая женщина. Внутри все кипело, и я пообещал себе –
первым делом узнаю, кто ее бросил. Судя по чистому и обустроенному
дому, она жила не одна.
Отправив двух Стражей с носилками к стоянке, мы двинулись
дальше. Выпустили несколько запертых кошек, но людей больше не
находили.
По дороге к стоянке весельчак, которого, как выяснилось, звали
Ратом, догнал меня и пристроился идти рядом. На ходу сорвал
травинку, повертел ее и проронил:
- Как думаешь, что нам будет за оставление места службы? По
головке наверняка не погладят.
- Я не обсуждаю решения командира. И тебе не советую.
Рат поднял руки в примирительном жесте, мол «прости, брат,
занесло» и сбавил ход, отставая. Задумчиво глядя ему вслед, снова
подумал, что за этим парнем надо приглядывать. Бунтарская душа.
Наша раздувшаяся втрое колонна двигалась медленно. Пара телег с
припасами, взятыми в последнем, более зажиточном поселении, еще
пара – со стариками и маленькими детьми, которые не могли быстро
идти. Но, даже несмотря на это, скорость была катастрофически
маленькой.
В разговорах Стражей сквозила нервозность, строевой шаг мы
использовать уже не могли. Кто-то плакал, кто-то причитал, кто-то
задирал нас.
Поспрашивав мимоходом жителей поселения, я выяснил: старую мать
бросил один из самых зажиточных жителей села. При этом свою козу он
до последнего пытался забрать с собой. Я сжал зубы, раздумывая, как
лучше поступить. Старуха ехала в одной из телег, но сын даже не
подошел к ней, делая вид, что не замечает ее умоляющие взгляды.
От построения недобрых планов меня отвлек, к моему удивлению, не
кто иной, как Яков. Подсел на очередном привале, помолчал минуту, а
потом скороговоркой, глотая буквы, выпалил:
- Я энто… обиду прич’нять не хотел. За ж’вое м’ня задели.
Прощевайте велик’душно!
- Принимаю твои извинения, - улыбка возникла сама собой. Совсем
еще ребенок, а просит прощения лучше иного взрослого.