- Роскошно, просто роскошно… - промурлыкал Алон, щуря глаза от
удовольствия. – Мадам, располагайте мною. Я ваш!
Воскресенье, 2 октября. Вечер (подглавка переработана)
Москва, Пионерские пруды
Вообще-то, день рожденья полагалось отмечать в пятницу, но какой
там праздник после пятой пары? Так что перенесли на субботу. Хорошо
посидели.
Мама привезла роскошный «Наполеон», лучший торт в мире, а папа
поздравил меня по электронке из Праги – до «Скайпа» еще расти и
расти. Отцу сейчас нелегко, но он как-то умудряется тянуть воз
хлопот в должности главного инженера, а по вечерам докторскую
писать. Ничего, скоро к нему умотают мама с Настей, окружат
«папулечку» любовью и вниманием!
Настёну малость развезло с бокала вина, всё лезла ко мне
целоваться, а мамуля наставляла Риту, как в ее отсутствие добиться
привеса у «Мишечки», а то «отощал совсем».
Честно говоря, не люблю я шумные застолья, а вот собраться
по-семейному…
И посуды много мыть не надо! Мы с Мариком за полчаса управились.
И завалились спать.
Рано утром неугомонная Ритка стала ко мне приставать, чтобы
выцыганить ключи от машины, и соблазнила-таки. Да я бы и так
доверил ей «Ижика», но ведь «через постель» гораздо интересней…
Прощальный поцелуй, цокот каблучков, нежное «Чао-какао!»,
подцепленное у моей мамы – и тишина… Я даже застонал от
удовольствия, чуя, как стынет в квартире тишина. Перевернулся на
другой бок, и продрых до десяти…
Но мысль о сегодняшней встрече с себе подобным, не покидала,
словно тиканье часов – вечная озвучка на грани восприятия. Ощущение
кануна преследовало меня до самого вечера.
* * *
Со стороны улицы Жолтовского не выглядывал элитный «Патриарх»,
безвкусный образчик «лужковского ампира». Дома, обступившие
прямоугольник пруда, будто заключившие его в пышную раму, хранили
дух старой Москвы – тихой, размеренной, основательной.
Стылая вода блестела темной гладью, отдавая сыростью и тиной, а
на аллеях, как в тот «раскаленный страшный майский вечер», было
безлюдно. Лишь желтые листья расставались с ветвями в последнем
шуршаньи.
Без пяти минут шесть я свернул с Малой Бронной под липы, попадая
уже не в тень, а в легкий сумрак, и заметил единственного
«сидельца» - седого старика в обтерханном костюмчике, поверх
которого был накинут серый болоньевый плащ, шелестящий от малейшего
движения, даже на вдохе.