– Не совсем, – я отвечаю с долей сожаления, – сегодня
презентация новой коллекции «Сорха-и-Веласко». Я там буду по
работе, но, думаю, пару минут для занимательной беседы со стариной
приятельницей пани Власты смогу найти.
– Кветослава…
Вот теперь на лице Фанчи чистый ужас, что даже затмевает обычный
укор на моё «пани Власта» вместо «бабушка», и сохранять дальше
серьезное выражение лица не получается, я хохочу, глядя на неё.
И свёрнутой газетой по макушке получаю.
– Ты не исправима, – Фанчи укоризненно качает головой.
А я согласно киваю, подцепляю одну из булочек, выуживаю ее из
корзинки и, подставляя лицо палящему вечернему солнцу, ем.
Тянусь за молоком, но получаю по руке всё той же газетой:
– Где ты видела, чтобы леди хомячили в вечерних нарядах? И
положи мой кулинарный шедевр на место!
– Во-первых, я не леди… – я опасливо отодвигаюсь с кулинарным
шедевром, пока не отобрали, смотрю глазами Кота из «Шрека» и бубню
с набитым ртом, доказывая, что да, не леди и вообще человек
некультурный, – во-вторых, стыдно отбирать у убогих первую и,
заметь, последнюю за день еду, а в-третьих, ты мне поможешь с
укладкой?
Опасный и по-настоящему важный вопрос я таки озвучиваю,
превосхожу по милоте Кота, давлю на жалость, совесть, сострадание,
гуманность и любовь, которые у Фанчи точно есть.
Она не может не любить меня.
Даже, если месяц со мной не разговаривала из-за обрезанных
волос, расценив сие действие как личное оскорбление.
– Ты сегодня без Кобо? – Фанчи злорадствует.
Потому что вопли одного из лучших стилистов и моего друга по
моём возвращении из России, осенью, она слышала хорошо, как и всё
Старе Мнесто.
Поддерживала.
А Кобо ругался одухотворенно, заламывал руки, простирал их к
потолку и уверял, что видеть меня после подобного кощунства не
может и что касаться той пакли, в которую я превратила прекрасную
шевелюру, он никогда и ни за что не будет.
И, кажется, не стал.
Не ответил вчера на кучу моих звонков и тонну сообщений.
– Фанчи… – я пародирую её укоризненный тон.
Бросаю взгляд на наручные часы, что не успела ещё снять. Они же
показывают шесть, пора поторапливаться, заканчивать собираться и
дискуссировать о возвышенном.
– Убогих девать некуда, – ударяя на первое слово, она бормочет
сердито.
Встает первая и от моего радостного возгласа морщится, но не
уклоняется, даёт поцеловать в морщинистую щёку и обнять. И на мои
заверения, что она лучшая, только снисходительно фыркает.