Жаль, что я не помню, как выступила. Мой взгляд переместился на
пробковую доску над столом. И я нахмурилась. Раньше здесь были
приколоты три или четыре фотографии, афиши конкурсов, в которых я
планировала поучаствовать, брошюра консерватории, программка
Метрополитен-Опера две тысячи пятнадцатого года. Вечер, который
будет в моей памяти всю жизнь. Хотя теперь нельзя быть в этом такой
уверенной, не так ли?
Теперь в центре доски висела только одна фотография. Та, которая
была загружена и в мой телефон — с Эндрю. Мне говорили, что время
лечит. Но я вижу, что прошлый год дался мне тяжело — я тосковала. А
сейчас снова вернулась к началу.
Я подошла к напольному зеркалу, которое мама купила мне на
тринадцатый день рождения со словами, что каждая юная леди должна
следить за собой. С тех пор, в какой бы угол комнаты я не прошла,
юная Шарлотта Тортон следит за мной из зеркала.
Я не изменилась, хотя были дни, когда выглядела и получше.
Навыки женских уловок давались мне сложно. Но я умела сохранять
свой внешний вид в порядке: чистым и аккуратным. Я улыбнулась.
Выглядело вымученно. С улыбками у меня шла отдельная борьба. Мне
часто говорили, что я выгляжу, будто мне грустно и я готова
заплакать. А все из-за моих глаз, как у бассет-хаунд. И безвольно
приоткрытого рта. Бекка советовала почаще улыбаться. Но в
совокупности с моим не всегда хорошим настроением улыбка выходила
механической.
Я коснулась пальцем губ. Возможно, я уже целовалась. Но этого
тоже не помню. Не буду скрывать, раньше я представляла, как буду
встречаться с парнем. Мне было это не чуждо, как и другим менее
разумным и менее дальновидным девушкам. Я видела этих красивых и
популярных парней в школе и задавалась вопросом, каково это. Может
быть, моя жизнь была бы более полной. Лукас Хэйл, кто бы мог
подумать… Его я тоже помнила. Команда пловцов всегда привлекала
много внимания в школе.
Теперь у меня есть парень, но я не чувствую, что моя жизнь стала
более полной. Скорее чувствую себя еще более забытой. В больнице,
когда, кроме родителей и врачей, ко мне никто не приходил, у меня
не пропадало чувство, что это не я забыла, а меня.
Лукас Хэйл больше не приходил. Бекка не брала трубку. Я звонила
нашему общему другу Тоби Лейтчу, но он не знал, где Бекка, а сам
валялся с ангиной дома. В разговоре с ним чувствовалась неловкость,
может, потому что пострадавшая сама звонила, а не ее навестили, как
полагает хороший тон. А еще он постоянно спрашивал, помню ли я то
или это. Даже тогда, когда уточнила, что из моей головы пропал
только год, а его я прекрасно помню. Это утомляло.