— Да мне плевать, веришь? Пусть она
свой срочный ремонт вне бюджета сама с Горским и...
Он извинился и вышел с телефоном в
руке, а когда вернулся, был расстроен так, что это было видно
невооруженным глазом. Мы закончили обсуждение и должны были идти к
Горскому на вечернюю планерку, но Ростислав замялся у шкафа с
одеждой, глядя на меня, и я поняла, что случилось что-то
нехорошее.
— У Сережки температура поднялась.
Тошнит его, дышать, говорит, тяжело, — сказал он, и я едва ли не
впервые увидела на его лице что-то кроме привычной уверенности. Это
был страх, страх за мальчика, которого он поначалу не
любил, и беспомощность оттого, что он, взрослый человек,
росчерком пера решающий судьбы стольких людей, в этот раз
оказывается бессилен. — А Лида, как назло, на вахте и приедет
только в среду.
Он потер лицо уже хорошо знакомым мне
жестом усталости и раздумий.
— Я поеду, Юстин. Сама доложишься?
Все в рабочем порядке.
— Да без проблем, — кивнула я
уверенно, прижимая к груди рабочую папку, — ни о чем не думай,
иди.
Ростислав кивнул и направился вслед
за мной к выходу из кабинета, надевая куртку, и я, хоть и знала,
что это лишнее и наверняка не стоит, не удержалась: обернулась уже
в коридоре, остановилась рядом, глядя, как он запирает дверь на
замок.
— Ростислав.
Он повернулся ко мне, чуть сведя
брови в ожидании очередного рабочего — и такого несвоевременного
сейчас, когда мысли совсем не о том — вопроса.
— Позвони мне, когда узнаешь, что и
как, ладно? Я буду волноваться.
Какое-то мгновение он смотрел на меня
с выражением легкого удивления на лице, и я почти пожалела о том,
что спросила, влезла со своим неуместным волнением в его
семью...
— Я позвоню. — И он быстрым шагом
направился прочь, оборвав мои мысли.
Сережку положили в больницу с острой
пневмонией. Оказалось, они с ребятами в честь первого снега уже
несколько дней подряд после школы играли в снежки, и он приходил
домой весь распаренный и мокрый. Одежду до прихода Ростислава
сушил, но организм в какой-то момент решил, что с него хватит, и
выдал температуру под сорок и жутчайшую интоксикацию.
Сережку тошнило, рвало, он бредил и
все время звал папу. Скорая забрала его в Первую детскую. Ростислав
провел бессонную ночь и наутро выглядел так, что краше в гроб
кладут, и срывался на всех подряд, включая меня — еще и из-за того,
что никак не мог дозвониться до Лиды и рассказать ей, что
случилось.