— Вот теперь до понедельника, —
кивает Григорий.
До понедельника он успеет
переговорить с Сергеем, но ей об этом знать пока не
обязательно.
Она снова улыбается, взмахивает рукой
на прощание и упархивает в коридор. Миг — и ее нет.
Григорий изо всех сил трет лицо
ладонями, пока оно не начинает гореть.
А потом собирает вещи и едет домой.
Дома он падает в постель, закрывает глаза и заставляет себя
заснуть. Он терпеть не может эту технику, она напоминает ему
самоубийство, но он пользуется ею из раза в раз, потому что она
эффективна. Потому что обычно благодаря ей он спит без снов.
Но в этот раз все идет наперекосяк, и
случается страшное. Во сне к нему приходит Яра. Она улыбается ему,
и он падает в ее серые глаза, а она падает рядом с ним на мат —
податливое тело, отвечающее ему с жаром и пылом неопытной юности, —
и тренировочный зал уносит далеко в предгрозовое небо, и они только
вдвоем, «я люблю тебя», — шепчет Яра, кожа блестит от пота, прядь
волос приклеилась к виску, «я люблю тебя», — бесконечным рефреном,
сводящим с ума, и он горит от желания дать ей хоть что-то, то, что
умеет, пусть ей будет хорошо, он сможет о ней позаботиться, и ее
тело выгибается ему навстречу — пьяняще хрупкое и доверчивое,
«Яра…» — шепчет он, проводит губами по выступающей мышце на шее,
сцеловывает пот с подбородка, тянется к губам и…
Просыпается.
Стояк колом. И Григорий знает, что
ледяной душ больше не поможет.
Наверное, он уже перешел за черту,
если она снится ему в таких снах. Наверное, для него все уже
решено. А раз так… И он решает, что позволит себе это только один
раз.
Стоит закрыть веки, и образ из сна
возвращается к нему, а потом оборачивается воспоминанием о Яре,
лежащей на мате, Яре, заводящей руки за голову. И он позволяет себе
мысленно сжать эти запястья, и взглянуть в широко распахнувшиеся
глаза, и догнать губами каплю пота, скрывшуюся в разрезе майки.
Долой майку, долой все. А взгляд у нее озорной и беспечный, и она
довольна и счастлива. Она смеется ему в губы, и подставляет под
поцелуи шею, и он представляет, что волосы у нее не в косе, а
распущенные, и все-таки убирает назад непослушные пряди, лезущие ей
прямо в глаза. И вот она вся — его, и улыбается — ему, и он на
мгновение позволяет себе поверить, что это правильно и что это
именно то, что ей нужно. И он вкладывает в ее уста свое имя,
оформляет его в ее голос. Так, как его произносит только она.