Еще шаг - и Кевин рядом с монстром.
Клинок взвился в небо, со свистом рассек воздух, обрушился на
прочную шкуру - ничего. От второго удара у Кевина заныли руки, а на
теле гадины появилась кровавая трещина. Крик ярости и торжества
вырвался из его груди, и он ударил снова.
Рядом, Дениза подобрала то, что осталось от сломанного клинка,
перепилила душившее Филипа щупальце. После того, как Филип рухнул
навзничь, задыхающийся, но свободный, сама схватилась за рукоять
Гартова меча и нажала на него, крича от напряжения. Под ее весом
оружие медленно, но верно вошло в плоть до самой гарды.
Кевин продолжал кромсать шкуру чудовища. Твари теперь едва
дергались, и губы-лепестки скрыли их, закрываясь. Чудовище
принимало первоначальный облик. Когда Кевин вонзил острие меча в
пробитую брешь и хорошенько нажал, по черной туше прошла судорога.
В шести кровавых глазах в последний раз вспыхнуло пламя, последний
стон пронзил ночь. В финальном рывке, чудовище вытянулось в полный
рост, чтобы всем телом швырнуться на врага.
Кевин выпустил рукоять меча и метнулся прочь. Он убежал
недалеко.
~*~*~*~
II.
Когда он выплыл из тьмы беспамятства, первым ощущением была боль в
ногах. На них давило что-то тяжелое. Чудовище, вспомнил
Кевин. Раз он жив, значит, оно мертво.
Напрягая остатки сил, он
высвободился из-под туши и только тогда разомкнул веки, слипшиеся
от крови. Чудовище выглядело дохлее некуда - кусок искромсанного
мяса.
Кевин с трудом поднялся на
предательски дрожавшие ноги. Ожившее тело уже горело от ушибов,
царапин и укусов. На поясе не было привычного веса, он чувствовал
себя голым. Мой меч, мой меч остался в чудовище.
- Ну у тебя и видок!
Кевин резко обернулся, и одну боль
сменила, затмевая ее, другая. Филип. Смеющиеся глаза,
мягкие волны темных волос, и эта его проклятая вечная полуулыбка,
даже сейчас игравшая на губах молодого Картмора - как будто он не
лежал совсем недавно на мостовой, задыхаясь, не жался в ужасе к
дверце кареты. Он совсем не изменился. Если Кевин заматерел,
огрубел за эти два года, то Филип выглядел таким же юным и
беззаботным, как раньше.
В руке Филипа смолил факел, должно
быть, взятый из кареты, как и меховая накидка, в которую сейчас
зябко куталась Дениза. Даже в таком неровном свете было заметно,
что молодая женщина дрожит. В пышных мехах она выглядела особенно
хрупкой и уязвимой.