[2] Любопытно, что поэт свёл счёты с
жизнью по адресу: Лубянский проезд, д. 3/6 стр. 4.
«Рассчитайся по порядку
Снова солнце, снова солнце улыбнись
На зарядку, на зарядку
На зарядку, на зарядку становись!»
Что за бред… Почему я слышу этот звонкий детский голос времён
моей юности? Как материалист, я был уверен, что смерть – это
абсолютное ничто. Или я всё ещё медленно умираю, а этот голос не
более чем галлюцинации агонизирующего мозга?
«Доброе утро! — ворвался в моё сознание теперь уже приятный
мужской баритон. — Начинаем занятия с потягивания. Поставьте ноги
на ширину плеч. Руки опустите. Мышцы расслабьте…»
А тут ещё сквозь веки пробивается свет, такое ощущение, что
солнечный. Ну, это уже чересчур! Я решительно открыл глаза и тут же
снова зажмурился: ударивший по зрачкам свет из окна с отдёрнутыми в
стороны и показавшими знакомыми шторками едва меня не ослепил.
— Эй, Жека, хорош дрыхнуть! Завтрак проспишь!
Та-а-ак… Это уже интереснее. Слегка гнусавый голос Вадима
Верховских я бы не спутал ни с каким другим. Даже несмотря на то,
что последний раз виделись на гулянке, обмывая дипломы. Сразу после
института Вадим уехал в Ленинград. Меня в город на Неве судьба
как-то не приводила, а он в Свердловск, вернувшим себе позже
дореволюционное название, тоже не спешил. Да и зачем? Как и я,
Вадим приехал поступать на радиофак из провинции: я из Асбеста, а
он из Нижнего Тагила. Только я так и завис в Свердловске, а у него
в Ленинграде жила невеста, с которой на четвёртом курсе, увлёкшись
вдруг горными лыжами, он познакомился на склонах горы Белой. Папа
девушки занимал в Питере хорошую должность, был каким-то
строительным начальником, так что Вадик, думаю, не пожалел о своём
выборе.
Я всё же открыл глаза. Да, это был Верховских, под бодрый голос
диктора в семейных трусах и майке-алкоголичке с 3-килограммовыми
гантелями в руках выполнявший комплекс физических упражнений.
Господи… Нет, как атеист, обычно я использовал имя Его всего лишь
как междометие, впрочем, как и подавляющее большинство людей. А вот
сейчас я действительно подумал о Нём, как о какой-то всемогущей
субстанции, видимо, решившей устроить мне «весёлые похороны».
Являясь всю свою сознательную законченным реалистом, в данный
момент, перешагнув порог бытия, я готов был признать, что и за
дверью, ведущей в никуда, скрывается что-то необычное.