Малфой бы очень удивился, узнай он, как мне хотелось с ним
поговорить. Вот только горло отказывалось пропускать хоть какие-то
звуки, как ни старался я выдавить из себя слова.
Открыв глаза, я понял, что близится вечер: в камере стало
заметно темнее. А ещё похолодало. Додумать мысль мне помешал
иррациональный страх, казалось, заполнивший всё моё существо.
Дементоры. Только я мог забыть, что Азкабан охраняют эти
существа.
Приближение азкабановской стражи почувствовал не только я:
откуда-то издалека зазвучали стоны; чуть ближе кто-то зашевелился
многоногим чудовищем, словно несколько человек одновременно решили
изменить своё положение; возгласы раздавались всё ближе, пока в
конце коридора не зазвучали приглушённые ругательства, так же
сменившиеся стонами.
Самое ужасное, что мне нечего было противопоставить давящему
присутствию дементоров. Очевидно, я пострадал сильнее и не
отделался поломанной ногой да рёбрами, иначе объяснить проблемы с
головой я не мог — травма явно была серьёзной. Ну как можно было не
подумать о дементорах? И это мне-то, теряющему сознание от их
присутствия. Вспомни я вовремя, чьё соседство ждёт меня ночью, не
стал бы заниматься анимагией днём, а теперь поздно сожалеть. Два
урока подряд — это даже не самоубийство или мазохизм, а откровенный
идиотизм. В любимой книге постоянно напоминали об этом, вот только
я так и не понял, почему медитация дважды в день опасна для жизни,
здоровья и психики. Запомнить и принять смог, а понять — нет.
Что ж, ничего не поделать, сегодня ночью меня ожидают ужасные
картины прошлого, от этого никуда не деться. Вот только отчаиваться
я не собираюсь. Раз дементоры не дадут забыть худшие моменты жизни,
буду помнить, кто знает, может, когда-нибудь мне доведётся
отомстить.
* * *
К концу недели я впервые смог сесть. Несмотря на слабость и
боль, первым делом я ползком добрался до крана: уж слишком
отвратительно было лежать в собственных экскрементах. Колдовать без
палочки я, конечно, не мог, но магия и так помогла мне выжить,
ускорив регенерацию: сломанная нога хоть и продолжала болеть, но
если не напрягать и не пытаться сгибать её, не доставляла таких
мук, как в начале заключения, да и дышать я стал нормально, а
значит, рёбра тоже срослись.
Ледяная вода меня взбодрила. Дрожащие от слабости руки едва
двигались, но я не отступал, стараясь смыть с себя грязь.