Кусты затрещали, и в убежище девочки
ввалился молодой урманин. Меч его был испачкан в чьей-то крови, в
крови ее родича. Дана постаралась вжаться в тонкие веточки, но его
взгляд уже остановился на девочке. В желтых глазах читалось
удивление от неожиданной находки.
Воин вытер меч травой и убрал его в
ножны. Девочка, не отрываясь, следила за каждым его действием.
– Ты кто? – тихо, чтобы случайно не
услышали соплеменники, спросил он. Было в ней что-то, отличающее от
других детей, словно боги наложили свою печать, внешне не зримую,
но ощущаемую приближенными к ним. – Как кличут?
Он говорил по-славянски чисто, но
чувствовалось, что речь эта не родная ему. То ли привык с раннего
детства ходить с отцом в Гардарики[1], то
ли были у их семьи холопы из земель русов, Дана не знала и не
хотела знать.
– Д-дана, – чуть слышно прошептала
девочка.
– Дана, – протянул он, – богами
данная, значит.
Девочка кивнула. Страх перед этим
непонятным урманином отступал. Он явно не собирался причинять ей
вред, раз все еще говорил, а не тащил из ненадежного укрытия на
корабль. А где-то глубоко внутри начинала просыпаться ненависть к
гостям, принесшим смерть ее роду.
– Я запомню тебя, данная богами, –
улыбнулся он. В руках норманна блеснул кинжал. Дана зажмурилась,
однако он лишь перерезал шнурок с бусиной, повязал его себе и
рассмеялся.. – Я приду за тобой. Моя будешь.
– Einar! – услышали они окрик одного
из воинов.
– Hér![2] –
он снял с пальца один из перстней и, кинув его в подол рубахи
девочки, выбрался к своим.
– Ты где был? – подошел к нему один
из налетчиков.
– Показалось, что кто-то по кустам
шныряет, а это птица оказалась, – отмахнулся он.
– Тебя искать собирались.
Фритьёф[3] сказал, отплываем.
Норманны споро погрузились на
корабль. Однако, Дана не спешила покидать свое укрытие, опасаясь,
что желтоглазый воин передумает и убедит соплеменников вернуться за
ней. Лишь с наступлением сумерек она осмелилась пройти по
выселку.
Пожары к этому времени погасли.
Девочка шла мимо разбитой и разломанной утвари и сожженных землянок
туда, где когда-то был ее дом. На пороге лежал отец, кузнец Завид,
так и не выпустивший из рук молот. Рядом с ним, сжимая в руке
заготовку для ножа, нашла свою смерть и мать Светозаровна.
Сестренки Нелюба и Неулыба остались внутри. Если бы не придавившее
их к земляному полу тяжелое бревно, можно было подумать, что
девочки просто уснули за игрой.