Любому
ясно, что сейчас плещется в сестренкиных глазах. Ничего, кроме
ужаса, отчаяния и мольбы. И, похоже, ревинтеровское отродье это
устраивает!
– Пойдем! –
он рывком поднял сжавшуюся в комок Эйду. И повел, почти поволок из
кельи...
И до
сестренки дошло, что утопиться было лучше…
– Мама! –
пронзительно заорала она. Рванувшись назад с той же силой отчаяния,
что и час назад из рук сестры.
Не то
кричишь. Не ту зовешь. Именно Карлотта и помешала Ирии избавить
Эйду от всего этого!
У нее почти
получилось вырваться. Увы, «почти» – не считается...
– Стойте! –
Ирия затравленно оглянулась на мать.
Каменное
лицо, прежняя поза. Молчание. Карлотта Таррент даже не
шелохнулась.
– Эйда –
несовершеннолетняя. Вы не можете выдать ее замуж ни за кого - без
разрешения главы семьи! Вы сами сказали: наш отец жив!
Сейчас
выяснится, что он схвачен и его казнят через час! А мама даст
разрешение на что угодно…
– Ирия, они
знают законы не хуже нас, – бесцветно произнесла
Карлотта.
– Куда он
денется, ваш папенька? – почти ласково усмехнулся Бертольд
Ревинтер. – Как же откажется выдать замуж обесчещенную девицу?
Зачем ему такой позор для семьи? А если она уже будет вынашивать...
э-э-э... плод греха?
Прежде Ирия
о таком только читала в балладах. Но там героиня успевала
заколоться «верным фамильным клинком». Или ее как раз являлся
спасти благородный рыцарь, коего непонятно где носило
раньше.
Увы,
единственный рыцарь, кому было до Эйды дело, погиб час
назад.
– Когда я
тебя убью - умирать будешь дольше, чем самый паршивый шакал! –
отчетливо выговорила Ирия. В упор сверля младшего врага немигающим
взглядом.
Так вот оно
каково - когда сердце вот-вот разорвется от ярости…
Мерзавец
дернулся - будто кнутом обожгли. И толкнул Эйду в руки Бертольда
Ревинтера:
– Отец,
дай-ка мне сначала эту минут на пять, я управлюсь! – И
шагнул к Ирии.
Вельможа
заступил ему дорогу.
– Охолони!
– прошипел достойный папаша достойного сыночка. Едва слышно, но
слух Ирии сейчас обострился. До предела. – Я тебе дам –
«управлюсь»! Управится он! Сам в Ауэнт захотел? Здесь тебе не
Восток! С «этой» разберутся Регентский Совет и палач.
Эйда с
порога обернулась к Ирии. Не к матери же!
Невозможно
описать всё, что уместилось в огромных серых глазах. Потому что во
взгляде разумного существа никогда не должно быть столько
затравленности, отчаяния, безнадежности!