Четыре шага - вдоль, три –
поперек.
Толстая ржавая решетка на окне – сам
Ауэнт позавидует. Едва оставшись одна, Ирия с силой потрясла
ее.
Ага, мечтай, что все вокруг –
кретины.
Топчан у стены. Жесткое одеяло, еще
жестче – тюфяк.
У другой стены - лавка. На ней –
пустой кувшин для воды и грубый крестьянский гребень. Такими
пользуются кухонные девчонки - из самых бедных семей.
Таз на полу. Ведро в углу.
Ни книг, ни бумаги, ни перьев-чернил.
И ни намека на свечи.
Устав от битвы с решеткой, Ирия
присела – почти рухнула на тюфяк. Сдалась.
Зябко обняла руками колени.
Наверное, прошло час или полтора.
Попробуй здесь точно определи. Часы ушли в прошлое вместе с родным
домом. Всё ушло.
Осталось лишь молча сидеть на
топчане. И отрешенно глядеть перед собой. В стылую тьму камеры. До
конца своих дней.
Как медленно тянется ночь – первая в
череде многих. Мрак в камере, за окном, в душе.
Лишь тусклым пятном - светло-зловещий
лунный лик.
Тусклым. Слабым-слабым.
В душу неотвратимо ползет дикая
тоска. А с ней - отчаянное желание колотить в дверь чем попало!
Ирия, успокойся. Имей гордость.
Кто-нибудь и так обязательно придет. Рано или поздно.
Узницу должны кормить. Не для
голодной же смерти ее здесь заперли! Хотя… если за родство с
мятежником полагается плаха - что уготовано отцеубийцам?
Если до утра никто не явится – вот
тогда Ирия грохот и устроит!
Но от утра отделяет ночь. Нестерпимо
хочется пить, а кувшин - пуст.
Ну кто мешал вдоволь напиться из
Альварена? Пока была возможность? Ну связали бы. А сейчас заперли –
разница-то в чём?
…Папа уехал, когда получил то
письмо - с герцогской печатью. Уехал, прихватив с собой почти весь
гарнизон замка. И велел маме с детьми и десятком оставшихся солдат
отправляться к ее брату. А она сказала, что проклянет мужа - если
тот посмеет «сдохнуть за чужую честь».
Они рассорились насмерть. Впервые
в жизни…
А может, и не впервые. Просто
Ирия прежде не замечала. Как и многого другого.
А Эдвард Таррент всё равно
уехал.
В следующий раз дети увидели отца
уже после в с е г о. Бегства половины слуг и предательства
монахинь. Сомкнувшихся над головой Анри ледяных волн. Ужаса с
Эйдой, дороги в тюремной карете, Ауэнта, приговора.
И теплого – по-настоящему
весеннего! – дня казни. Солнечных бликов на золотых волосах и
белоснежном мундире маршала-словеонца. Спасителя чужих жен и
детей.