Теперь мне было все равно. Я даже не помнила его лица. Потому
что это лицо принадлежит другой жизни, не моей вовсе, а той
девочки, у которой все хорошо, несмотря даже на то, что ей мешает
жить отчим-мудак. Но у нее есть дом, есть какая-никакая, а семья,
есть лучшая подруга и будущее.
Эта девочка не я. Потому что у меня ничего этого нет.
Так вот, суетливая ночь. То ли сон, то ли явь, то ли правда, то
ли бред. Ночь закончилась, и утром, когда я проснулась, дома никого
не было.
Я не сразу заметила, что не хватает их вещей. Я думала, отчим на
работе или уже уехал в командировку (я на это надеялась), а мама
ушла к какой-то из своих подруг.
Потом я нашла записку.
«Ты уже взрослая, — писала мама, — поэтому со
временем меня поймешь. Ты выросла, а мне надо строить свою жизнь.
Так сложилось, что нам приходится уезжать. Ты остаешься, но
подумай, как хорошо, что вся квартира теперь в твоем
распоряжении...»
После страницы этого бреда я думала, что сошла с ума. Я думала,
что это шутка, злой и глупый розыгрыш.
Потом я подумала, что отчим что-то с ней сделал. Что это письмо
— намек, в котором мама пытается донести до меня, что она в
опасности, но не может об этой опасности говорить.
А потом я поняла, что то, что она пишет — правда. Она,
действительно, меня бросила. Потому что это уже было. Когда мне
было пять, я целый год жила у бабушки, которую до того не видела, и
каждый день ждала, что мама вернется. Кстати, потом выяснилось, что
это даже не моя бабушка, а просто сердобольная мамина знакомая.
Когда мне было десять, и отчим уже жил с нами, я в первый и
последний раз отправилась в детский лагерь. Смена кончилась, прошло
три дня, но никто так и не явился меня забирать. Я пыталась делать
вид, что все в порядке, знакомилась с новоприбывшими, бегала,
играла, изо всех сил изображая веселость и беспечность, а сама
обмирала от страха и зудевшей внутри тревоги и использовала любую
возможность подслушать разговоры взрослых. Они сами тревожились,
обрывали мамины телефоны и чем дальше шло, тем больше склонялись к
варианту «сообщить куда надо».
На четвертый день приехал отчим, злой как собака. Я до сих пор
не знаю, что тогда случилось, и случилось ли что-то вообще. Дома
мама делала вид, что ничего не произошло и никогда не упоминала
этот случай.
Когда мне было тринадцать, и отчим отправился в очередную
командировку, мама куда-то уехала и оставила меня одну на неделю. А
сама обещала вернуться через три дня. «Вот здорово! — воскликнула
она перед уходом. — Правда? Ты будешь жить как взрослая, совсем
одна!» Мне было не здорово. Я боялась уснуть, боялась выйти из
дома. Я не могла ни читать, ни смотреть что-то, ни играть, я даже
думать не могла, потому что единственной мыслью, что билась у меня
в голове была: «А если она не вернется?»