— Это все твои вещи? — спросил он, забирая у меня небольшую
спортивную сумку, которую я набила бесполезным хламом впопыхах,
когда опека пришла забирать меня из дома.
— Остальное дома, — сказала я. Из того, что там осталось, больше
всего меня волновала Фиона.
Костя открыл передо мной дверь автомобиля.
«Вот уж точно не дядя Андрей», — подумала я. Впрочем, это не
значило, что он лучше. Даже наоборот, отчим сразу являл миру свое
истинное лицо, а этот его отпрыск лицемерно маскировался.
— Ну что, заедем сначала к тебе? Заберем вещи?
Что может быть ужаснее понимания, что ты даже в собственном доме
не можешь остаться? Это больше и не твой дом вовсе, а пустая
квартира, в которой ты имеешь одну третью долю, а две остальные у
ненавистного отчима и беглянки-матери, заочно лишенной родительских
прав.
— Значит, ты его сын? — сказала я, когда Костя вырулил на
забитое машинами шоссе. Я собиралась молчать всю дорогу, но потом
подумала, что обычно я молчу, когда стесняюсь, а ведь не хватало
еще мне стесняться этого придурка, который вслед за своим папаней
так нагло влез в мою жизнь.
— А ты его падчерица, — согласился Костя и, когда глаза наши
встретились в зеркале заднего вида, с наигранной веселостью
подмигнул. Как будто бы мне пять лет, и такие трюки
подействуют.
Чего он от меня хочет? Квартиру? Привлечь внимание отца? Денег
от государства? (Я слышала, опекунам за опеку платят). Или он
просто хочет разрушить мою жизнь до основания — доделать начатое
его отцом?
Мысль, что он просто добрый самаритянин я, конечно, не
рассматривала.
— Он никогда тебя не упоминал.
Я немного лукавила, когда-то давно отчим говорил что-то о своем
сыне, но разве это считается?
— Я с ним не общался уже лет пять.
— Повезло тебе, — не удержалась я. Мне казалось, слова его
заденут (мне хотелось, чтобы слова его задели), но он
только хмыкнул:
— Это точно.
Я отвернулась к окну. Мне хотелось исчезнуть. Я чувствовала себя
такой маленькой, такой жалкой. Родная мать меня бросила, и моей
жизнью распоряжаются чужие люди: сотрудники опеки, полиция, судья —
а все вместе они безликое «государство», теперь этот Костя, но
только не я сама. До восемнадцати мне остался один год и три
месяца. Надо как-то продержаться это время, а что делать дальше, я
придумаю. Главное, что вот уж это я сделаю сама.