Были и другие случаи, помельче, почти незаметные знаки того, как
она норовить ускользнуть, и каждый раз я все напрочь забывала,
выкидывала из головы, изо всех сил не замечала.
Пока в шестнадцать лет меня не забрали в детский дом.
— Попечитель, — поправилась женщина, вырывая меня из
воспоминаний. — Тебе ведь шестнадцать. Нашелся тот, кто согласен
быть твоим попечителем. Теперь требуется лишь твое согласие.
У меня все внутри упало.
— Согласие на что? — спросила я, все еще не вполне осознавая
происходящее.
— На поступление под попечительство, — нетерпеливо разъяснила
она. — Твой сводный брат хочет забрать тебя к себе. Ты будешь
находиться под его попечительством до наступления
совершеннолетия.
Сводный брат?
Я ничего не могла понять. Это заявление настолько ошарашило, что
смысл простых слов напрочь испарился из моей головы.
Сводный.
Брат.
Костя. Вот как его звали.
Я возненавидела это имя сразу, как только услышала.
Костя.
Ко-стя-я-я — достаточно произнести вслух, и рвотный позыв
гарантирован.
Но еще хуже эта его улыбочка. Будто все в мире просто
замечательно. Будто нет никаких проблем. Будто это так здорово, что
мы теперь будем жить вместе. Два незнакомца из разных миров,
объединенные лишь связью с одним отвратительным человеком — дядей
Андреем, отчимом для меня, отцом для него.
Его радость казалась даже подозрительной. Нездоровой.
Меня отпустили из интерната. Последние дни, не дни даже, недели,
прошли как в тумане. Я потеряла счет времени. Мне казалось, я
попала в странный сюрреалистический сон, и все надеялась, что
вот-вот проснусь. И я просыпалась, но все время все в этом же
бредовом сне.
Меня отпустили из интерната. И на улице ждал Костя. Мой сводный
брат. По мне, так не брат вовсе. По нашим венам текла разная кровь,
наши жизни шли по разным колеям, которые никогда не должны были
пересечься. И все же он стоял там, у большой дорогой машины, и
улыбался.
— Привет, Маша! — сказал он, и улыбка его стала еще шире.
Я кивнула, не в силах выдавить из себя ни слова, ни улыбки.
Он был высокий, выше своего отца, и ничем на того не походил.
Кто-то другой мог бы назвать его лицо открытым, но не я. Я бы
съязвила, что ему подошла бы роль деревенского дурочка в дешевом
уличном представлении. Волосы у него были каштановые, с какой-то
пробивающейся сквозь них рыжиной, глаза — светло-зеленые, а на лице
угадывался некий намек на веснушки.