Староста медленно развернул темную рогожу. Мачете — так называли
его Древние и так называл его сам староста, смакуя каждый звук
этого слова, в котором ему слышался и свист летящей стали и тяжелый
удар толстого лезвия о преграду. Правда, преградой чаще всего была
колода, на которой он рубил головы курам, уткам и прочей живности.
И младенцам тоже. Тем, которые по недоразумению или недосмотру
богов ухитрились все-таки появиться на свет с уродствами — почему
тут рождалось таких чаще, все понятно, Древние. И те идиоты,
которые на свою голову совали ее на Проклятый Холм или в Проклятый
Лес, вскоре умирали от их проклятия в страшных муках. А те, кто не
умирал сразу, потом долго и неизлечимо болел и производил на свет
вот таких вот уродов.
Староста взял большое тяжелое лезвие, аккуратно провел по
блестящему обушку пальцем. Сколько лет этому мачете? Да под тысячу,
если не больше — вещь, сделанная еще Древними. И за это время с ней
не сделалось ничего, лезвие не потеряло своего блеска, оставалось
таким же острым и смертоносным. Только рукоять поменяли, когда
стерлась и раскололась старая, за столько времени-то постоянного
использования. Нет, никто не то что бы не смог повторить секреты
древнего металла, даже имея в руках их железо, оно было бесполезно
— ни один кузнец не мог его обработать, чтобы выковать оружие. Да и
металла того почти не осталось, дошло до того, что за него платили
по весу золотом, а в столице, Арзуне, говорят, что еще дороже и на
такое мачете как у него, можно даже выменять небольшую лавку. Ну в
столицу он не собирался, ему и здесь было хорошо. Что толку жить
среди камня и текущих по грязным мостовым нечистот, среди этих
кичащихся своей избранностью и образованностью горожан? Как же,
центр цивилизации. Который только и знает, что жрет, срет и издает
глупые законы.
Нет, тут проще. И всегда есть еда, не голодают местные
крестьяне, граф Беллами не обирает дочиста, как другие дурные
господа, заботится о своих подданных. Потому как знает, что может
сгореть в замке заживо или от несварения желудка с вилами в животе,
как некоторые дурные землевладельцы. И власть у него поэтому же
крепкая — заходили пару раз какие-то смутьяны, которые болтали о
том, что вот скинем аристократов и короля, хорошо заживем,
землевладельцы — кровопийцы, все надо поделить, а власть должна
быть у народа. Селяне послушали, горестно покивали, и, проникшись
мыслью горе-смутьянов, взяли и повесили их прямо на площади, не
дожидаясь дружины графа и его суда. Потому что нечего на хорошего
аристократа клеветать и вообще на королевскую власть покушаться. А
уж тем более, все делить, эка удумали. Кормить всяких голодранцев,
которые сами не могут себя прокормить? Для крестьянина,
зарабатывающего потом и кровью пропитание, отдать кому-то просто
так нажитое иногда и непосильным трудом — это самый страшный
грех.