Реветь я буду дома, не при нем.
– Что, сдаешься вот так? – он издевательски усмехается, вскидывает свои идеальные брови.
Я же поджимаю губы, но взгляд не отвожу.
Разглядываю его столь же пристально, как и он меня.
– Я не стану вас ни в чем убеждать, – я выговариваю старательно, произношу онемевшими губами. – Мне нечего вам объяснять, и вы совершенно правы, Кирилл Александрович, что я – ребенок и что в медицине мне не место. Только знаете, ваши дети не ангелы, Кирилл Александрович.
Он хмыкает.
Почему-то слушает.
А я продолжаю:
– Они малолетние избалованные монстры, которые доводили меня весь день, а вы самый кошмарный дядя на свете. Вы оставили их со мной, хотя у меня нет никакого образования. И я вам сразу сказала, что дети – это не мое. Вы же обо мне вспомнили только потому, что увидели меня тогда у физы и решили, что на няне можно сэкономить, да? Вы ещё и скупердяй, Кирилл Александрович.
Я приговариваю.
Всё.
Образ Красавчика окончательно рушится в моих глазах, разбивается на мелкие осколки. Горько усмехнувшись, я огибаю его по широкой дуге и распахиваю дверь, чтобы тут же увидеть две невинные рожицы, что отшатываются в стороны с независимым видом.
– Подслушивать вредно для здоровья, – я проникновенно сообщаю им, иду к выходу, лавируя среди устроенного разгрома.
Стоит признать, что ярость Лаврова понять можно.
Есть за что орать.
Пожалуй, поэтому я и останавливаюсь, оборачиваюсь, когда он меня окликает.
– Будем считать, Дарья Владимировна, – Кирилл Александрович кривится, приваливается к углу стены, – что ты меня уговорила и всё мне объяснила. Завтра в восемь.
Что?
Мне хочется его послать.
Заковыристо и очень длинно, прочувственно и с огромным удовольствием, но… я его, наверное, удивлю: я умею быть взрослой и умею думать головой, а не только задницей, которая в состоянии вечного детства. Я понимаю, что после двух из трех самых адских лет учебы вылететь по глупости – это… это без комментариев.
Месяц няней я выдержу.
Докажу некоторым снобам, что взрослой я быть могу.
– Хорошо, – я таки киваю.
Вожусь под пристальным взглядом в тройном размере я с замками, заставляю себя быть вежливой, прощаюсь:
– До завтра, Кирилл Александрович, суслики.
Суслики отвечают нестройным вялым хором, а Кирилл Александрович вопрошает с веселой издевкой, заставляет снова замереть: