Фрин говорил о скорой войне. Вероятно, поэтому всякий сброд
стягивался в столицу. Пополнить войско, обчистить карманы вояк,
получивших жалование.
Я на фоне многих выглядела максимально миролюбиво и беззащитно.
Возможно это и сыграло против меня.
Расспросив еще на подъезде о размерах пошлины, я приготовила
серебряные монеты. Поэтому, когда поравнялась со стражей, с
готовностью протянула ладонь. Раскрыла ее, показала монеты.
Стражник загоготал в голос, увидев пошлину. Это был рыхлый детина,
с брюшком, но широкоплечий. Поэтому выглядел крупным, хотя в битве
наверняка не сумел бы и пары ударов нанести.
– Что там? – сипло спросил его напарник. Он как раз выпустил
парочку девиц из города и теперь подошел к нам. Выглядел он не
лучше Рыхлого. Сизый кончик носа, выдавал в нем любителя вечерком
заглянуть в трактир. Темные круги под глазами говорили о вечном
недосыпе, а серый оттенок кожи – о букете заболеваний.
– Вот пошлина за проезд, – спокойно сказала я. – В телеге шкуры.
Выделанные и полностью подготовленные для пошива. Больше ничего.
Готовых товаров тоже нет.
Сизый Нос заглянул в мою ладонь и уже собирался сгрести
монеты.
– Постой, – остановил его Рыхлый. – Здесь мало.
– Как мало? В самый раз, вроде, – округлил глаза Сизый Нос.
– А ты приглядись получше. Мало ведь.
Рыхлый выставил вперед пузо, словно препятствие для моего
проезда в город, и лениво почесал небритый подбородок.
– А-а-а-а… – протянул Сизый Нос. – Действительно.
– Сколько? – просила я. Шкуры у меня хорошие, поторгуюсь, продам
подороже, отобью пошлину.
– Двадцать пять, – нараспев протянул Рыхлый.
– Э-мне-е-е, – Сизый Нос едва не задохнулся от такой его
наглости.
– Вы что-то путаете, – сказала я и почувствовала, что где-то в
глубине груди зарождалась злость. Она была еще глубоко, но не
стоило давать ей поводов вырваться наружу. Раскидать бродяг на
лесном тракте – это одно. А ввязываться в драку с городской стражей
– это уже преступление.
– Золотом, – равнодушно добавил Рыхлый.
Сизый Нос захлопнул открытый рот и даже не пытался теперь что-то
сказать.
Народ в очереди с любопытством поглядывал на нас. Кто-то с
интересом, иные – с жалостью. Но за меня точно никто бы не
вступился. Мои проблемы – только лишь мои собственные. Ну еще моей
злости в груди.
– Вся моя телега, вместе со шкурами и мулом не стоит этих денег,
– прошипела я. Казалось если начну говорить громче, то сорвусь на
грубость. Злость в груди превращалась в ярость. Пульсировала, жгла,
веселилась.