— Слезы — удел слабых. Будь сильным,
— повторил отец позже.
Те его слова помогли выжить пять лет
спустя в Каменном логе, где рудные жилы подходили к самой
поверхности земли, открываясь черными окнами, и близость живого
железа, дикого, ярого, будоражила кровь.
Оден помнит бурую равнину, расшитую
огненными реками, и утробный вой подземных горнов. Трещины, из
которых выплескивалось пламя, и зов его — подойти, окунуться,
очистить себя. Живое железо стремилось к материнской жиле. И
всего-то надо было устоять.
Смирить себя и железо в себе.
Оно прорывалось, раздирая кожу шипами
и иглами, складываясь причудливыми кольчужными узорами, меняя само
тело, которое больше не принадлежало Одену. И, распластанный под
тяжестью полной брони, он готов был разрыдаться от бессилия.
Ипостаси сменяли друг друга.
А кто-то совсем рядом выл от боли,
отдирая прикипевшие к базальту ладони, не способный справиться с
силой рода. Врир выплясывал на белом камне. На руках его пузырилась
кожа, сгорала, а он, безумный, раздувал пламя. Оден пытался
добраться до друга — тогда еще оставались друзья, — звал, полз,
постепенно подымаясь на ноги, которые уже и не были ногами.
И железо прервало каскад перемен,
заперев в новом обличье.
Изменившееся тело было слишком чужим.
Тяжелым. Неподатливым. Оден путался в лапах и кричал. Но что его
голос против того, который звучит внутри, призывая окунуться в
черное окно?
Руда к руде.
Железо к железу.
Кровь к крови.
Врир, в последний миг словно
очнувшийся, повернулся, протянул руки, которых уже не было, —
ошметки плоти на белых костях, — зарыдал. И слезы вскипели в
глазах.
Удел слабых — умереть.
И каждый год в Каменном логе
оставались те, кто не способен был совладать с предвечным зовом.
Иные же, переплавленные, пережженные, становились сильней.
Два дня остывала подаренная рудой
броня.
— Слезы — удел слабых, — сказал Оден
брату, когда настал его черед. И пять дней не находил себе сна и
покоя, терзаясь мыслью, что Виттар не выстоит.
Все злее становились рудные жилы, все
большую цену брали с Великих родов.
И Оден пялился на родовой гобелен,
опасаясь отвести взгляд хотя бы на мгновение, — вдруг да погаснет
тонкая золотая нить на нем, одна из двух, оставшихся от некогда
великой жилы. Кусал губы. Давил страх.
Обошлось.
Тогда и шестью месяцами позже, в
первом бою, когда стоял на скользком берегу реки, вжимаясь во
влажный ил… Наплывал туман. С мерзким звуком рассыпалась земля,
выпуская ловчие плети. Беззвучно разворачивались колючие гроздья
разных цветов, чтобы в следующий миг лопнуть. Визжала сталь,
взрезая доспех, впиваясь в деревянные щиты. И скользила под
прикрытием дождя призрачная конница. Оден же слышал хриплое дыхание
такого же, как сам, первогодка. И мерный рокот барабанов. Удары
копыт. Удары сердца. Просто удары, гулом отзывавшиеся в теле. Живое
железо защитило слабую плоть.