Она бы кричала от боли, если бы могла кричать.
Но ее обездвижили. А потом, в какой-то момент, когда боль стала
совсем невыносимой, некромант наклонился к ее лицу и сказал:
- Уже почти… оно злое, да… и вы молодец. Вы очень сильная
женщина.
Она?
Она всегда была слабой.
…в тот раз удалось убрать центральный узел, и Анна действительно
смогла шевелить, правда, лишь руками, но и то было почти
счастье.
- Оно куда сложнее, чем я предполагал, - теперь мастер Смерти
появлялся ежедневно. Он садился на постель и брал Анну за руки. Он
гладил ее запястья, успокаивая, а потом делал надрезы, и темная
густая кровь стекала в хромированный лоток. Это тоже было больно,
но мастер разговаривал.
Он рассказывал о том, что в театре поставили новую оперу,
которую уже окрестили скандальной, потому что там есть пара весьма
откровенных сцен. И вовсе не понятно, как цензура эту оперу
пропустила. Хотя, как по его мнению, так в женском теле нет ничего
похабного, особенно, когда это тело упрятано за кисейными
завесами.
О соловьях.
И подорожавшем мёде.
Велосипедах, заполонивших улицы, и новом самоходном экипаже,
представленном на Большой технической выставке, который от прежних
отличался способностью развивать просто-таки умопомрачительную
скорость. Анне доводилось ездить в подобных экипажах?
Ах, у нее свой имелся… чудесно.
Иногда мастер говорил и о проклятье.
- Оно растет, пусть и медленно, - признался он однажды. После
лечения мастер Смерти и сам походил на смерть. Он становился бледен
и без своего крема, а лицо его характерно заострялось, как если бы
мастер маялся животом. И дышать он начинал чаще.
Одежда его пропитывалась потом, а на висках вздувались
сосуды.
- Когда вы окрепнете, мы попробуем убрать еще кусок. Чем меньше
тьмы в вас останется, тем медленней она будет
восстанавливаться.
- Спасибо.
- Не за что, - он поднялся. – Ваш муж хорошо мне платит.
Анна склонила голову. Теперь она могла это сделать, а еще могла
держать книгу. И есть сама. И наверное, одно это было уже
чудом.
…следующая операция прошла осенью. Анна помнит, как, лежа на
столе, смотрела в окно, на старый клен, пересчитывая листья.
Семь красных.
Пять желтых. А вот тот, который прилип к стеклу, он и красный, и
желтый.
…было больно. Гораздо больнее, чем в первый раз. И боль эта
длилась, длилась, а пальцы мастера ощупывали ее позвоночник. Теперь
Анна ощущала и его, весь, словно нарисованный в анатомическом
атласе. Но она просто лежала и терпела.