Считала листья.
И думала о том, что когда-нибудь мука закончится. Когда-нибудь
все заканчивается…
- Боюсь, - мастер Смерти выглядел хуже обычного. – Вы просто не
выдержите. Нужен перерыв.
Анна смогла чувствовать ноги. Она бы попыталась встать, но
понимала, что время, проведенное в вынужденной неподвижности, не
могло не сказаться на ее организме. Ее ноги выглядели худыми и
откровенно уродливыми – она, сняв одеяло, пристально разглядывала
их, удивляясь, что прежде не обращала на них внимания.
- Разве проклятье не вырастет?
- Вырастет, но не до прежнего размера, - он сидел на кровати,
будто в палате не было иных стульев. – Мы проведем еще несколько
сеансов, убирая малые остатки из крови. Но вот остальное… перерыв
не менее года. Ясно?
- И она выздоровеет? – Никанор смотрел на мастера
неодобрительно.
- Нет.
- То есть?
- Даже если убрать проклятье, ее организм не восстановится. То
есть, в какой-то мере восстановится, однако избавиться от всех
последствий воздействия просто-напросто невозможно.
- Родить она не сможет?
- Даже… если у вас получится забеременеть, - мастер говорил с
Анной, будто не замечая Никанора. – Что само по себе будет… сложно,
так вот, эта беременность вас убьет. А ваш ребенок вполне вероятно
родится… не совсем здоровым.
Она это знала.
Но все равно отвернулась к окну: там, в больничном саду,
догорала осень. Золотые слезы берез и паутинка, запах дымов,
доносившихся, когда в палате открывали окно. А на подоконнике, в
пузатой вазе, астры…
- Мы найдем выход, - сказал Никанор, когда мастер удалился.
Обычно он уходил раньше, а то и вовсе не появлялся, полагая,
верно, что в присутствии его нет нужды, но в этот раз остался.
И взял Анну за руку.
Погладил похудевшие пальцы, остановившись на безымянном. Кольцо
с Анны сняли, потому что пальцы эти истончились, и золотой ободок
совершенно не удерживался на них.
- В конце концов, ты просто признаешь ребенка…
- Какого?
- Какого-нибудь.
Почему-то сейчас ей вдруг стало важно знать, куда подевалось ее
кольцо. Никанор, когда заработал первый миллион, преподнес ей
чудесное, сплетенное из золотой проволоки, хрупкое и одновременно
удивительной красоты, но она все одно предпочитала старенькое.
- Ты дашь мне развод? – спросила Анна, решившись сразу и
вдруг.
- Что?
- Ты ведь меня не любишь.
Она вглядывалась в родное некогда лицо, еще надеясь уловить тень
эмоций. Вот недовольно поджатая губа. И морщины на лбу. Морщин
много, но не в них дело. Это лицо за годы стало будто тяжелее, а
черты – крупнее.