В детдоме ко
мне приклеилось прозвище Латерит. По детству рыжей была, говорят. А
когда поседела — не помню. Ребята рассказывали, что меня в бомбежку
из вагона на себе мой будущий муж утащил, как мешок с картошкой.
Кстати, будущий геолог, это он прозвище придумал и часто показывал
мне картинки латеритных почв, чтобы я знала, какой была до пяти
лет…
Так потом всю
жизнь и он, и семейство повторяя за ним, когда хотели подлизаться,
ко мне приходили с этим прозвищем. Так и слышу: “Бабушка Латте, ну
погадай…”! А мне не жалко, просто цыганка, которая научила
простенькому раскладу, наказывала чаще одного раза никому не
заглядывать в судьбу… Только однажды было нарушено это правило:
посмотрела, как будем с мужем жить, да что за болячка к нему
прицепилась. А так, я раскидывала своим девчонкам, мальчишки
морщили носы и отказывались, на их совершеннолетие… Но, обхаживали
внучки меня частенько… Однако я кремень! Сказано нельзя, значит
нельзя!
И вот, сижу я
вся такая на себя не похожая и думу гадаю: как я умудрилась? А
потом снова вижу юные руки на, выпирающих сквозь грубую материю
длинной рубахи, угловатых коленях и…
Сердце сжалось от боли! Слезы хлынули!
И я завыла, как раненый зверь:
— Что?
Как?
— Латка! —
раздался за окном возглас парня, и до меня доходит, что это теперь
мое имя. Мне еще жальче себя стало. Как теперь меня зовут?
Заплатка?
— Не хочу!
Нет! Латка? — сквозь слезы обкатываю на языке прозвание, а на душе
муторно и горько.
Сижу. Реву.
Никого не трогаю, а тут распахивается дверь и в комнату вваливается
яркий красавчик. Повзрослевший и заматеревший вариант цыгана Яшки
из “Неуловимых”. У меня даже слезы высохли от удивления.
— Латтерит, —
бросается он ко мне. А я?
А что я? Было
бы мне лет двадцать, можно было бы глазки построить. А так — чего
парню голову морочить? Но, зато, полное звучание имени меня
успокоило, я даже икать перестала и уставилась... на входящую
женщину.
Красивая!
Настоящей, спокойной зрелостью. Лет сорока. Стройная, невысокая.
Золотистые волосы волной падают на упругую грудь, а она проворно их
сплетает на ходу в косу. Темно серые глаза, кажется, заглядывают в
душу, а полные, слегка обветренные губы, подрагивают сдерживая
лукавую усмешку.
На высоком
челе ни единой морщинки. Персиковая кожа сияет. Это не метафора, я
серьезно вижу легкое свечение, как на картинках изображались ауры!
Соболиные брови слегка вздернуты и именно это выдает настроение
хозяйки. Подтянутый овал лица с таким четким абрисом, словно
художник самой тонкой кистью вырисовывал изящную форму высоких
скул. И все это совершенство подчеркивал аккуратный курносый
носик.