- Надо, - прошептала девушка в такт
внутреннему голосу и сделала первый шаг. Трава неприятно цеплялась
за кроссовки, словно растущие из земли крючки. Оставалось
порадоваться, что успела обуться. Попасть в такой переплет босиком
– вот это было бы настоящее приключение…
Сначала она заглянула в карету. Хотя,
наверное, правильнее было сказать – крытую повозку. Карета – что-то
более-менее роскошное, выездное. Это же сооружение на четырех
колесах было словно из цельного дерева вырублено. А потом не раз
чинилось буквально обломками досок и прочего мусора. Внутри было
пусто, совершенно пусто, лишь разбросаны вокруг обрывки какой-то
материи и обрывки бечевки. То же самое с телегами. Девушка лишь
теперь подумала, что нет лошадей. Но были – земля хранила
многочисленные отпечатки копыт. Вернее сказать (поскольку лошадей
Лена видела от силы раза три за всю жизнь) изрыта похожим образом,
как будто здесь топтались лошади. Видимо обоз качественно ограбили,
забрав все до нитки, и уведя животных. Елена оглянулась, щурясь и
высматривая угрозу. Ничего. Бандиты, кем бы они ни были, ушли.
Запах становился все тяжелее и
неприятнее. Пахло запустением и смертью. Лена шагнула к холмикам,
которые прежде обошла по широкой дуге. Про себя она повторяла «нож,
мне нужен нож, и вода», чтобы выбить повторением все прочие мысли.
Не помогало, тогда девушка представила себя Дедом. Медиком, который
осматривает тела, скажем, на месте катастрофы. Тоже не получилось,
потому что у ближайшего тела была отсечена голова, и на срезе
розовел разрубленный позвонок. Саму голову аккуратно положили рядом
с телом, подперев камнем.
Елену вывернуло желчью сразу.
Неудержимый приступ накатил как цунами. Невидимый Дед на задворках
разума покачал головой, замечая бессмысленную и вредную потерю
жидкости. Но девушке было все равно. Затем она продолжила осмотр,
потому что солнце закатывалось, жажда мучила еще сильнее, а в
месте, где убивают людей, отрубая им головы, лучше иметь при себе
что-то более полезное, чем разогнутая скрепка.
Тел было восемь. Просто восьмое
лежало за самым крупным покойником и казалось незаметным. Девочке
было лет семь, может чуть старше. Может и меньше. Зрачки перед
смертью расширились до предела, да так и остались. Расслабившиеся в
посмертии мышцы чуть сгладили черты лица, нижняя челюсть
приоткрылась. Казалось, что ребенок заходится в бесконечном вопле,
глядя в темнеющее небо сплошными черными глазами. Горло было
рассечено чуть выше ключиц, простая одежка из грубой шерсти
пропиталась засохшей кровью. Кровь также растеклась и вокруг
головы, окружив ее страшным нимбом.