Тогда только Рикардо поверил в то, что Миранда
пребывала в состоянии аффекта, и протянул ей руку помощи. Морганы одумались
через пару лет, стали писать и просить дочь о возобновлении отношений, но
Миранда наотрез отказалась прощать тех, кто предал ее в самый трудный период
жизни.
И тогда они вышли на меня.
Мы даже подружились. Они шлют мне подарки
на дни рождения, я им — открытки и тоже всякую мелочь. Нет, разумеется, мы не
близки. Но у них больше никого нет. Сын погиб много лет назад, дочь они
потеряли по собственной глупости. А мне ничего не стоит поддерживать с ними
отношения, так почему бы нет?
Морганы давно зовут в гости. Дедушка даже заранее
договорился, чтобы мне дали визу, хотя со въездом на Землю все строго и сложно.
Я всегда отказывался под различными предлогами, а сейчас согласился. Дилайла
выбыла из набора в Академию и как сквозь землю провалилась. Так что лето на
Лондоре обещает быть скучным и беспросветным. Почему бы не спасти его, пока еще
есть шанс?
— Ничего, — отмахиваюсь от нравоучений
Лэсли. — Они сами просили себя так называть, вот и зову. Им приятно, а мне не
жалко.
Друг смотрит на меня с прищуром. Глаза
смеются.
— А они тебя как зовут? — интересуется.
— Они зовут меня Алексом, — пожимаю
плечом.
— Алексом? — Начинает хохотать. Из Лэса
выйдет отвратительный психотерапевт, он совершенно нетактичен.
На самом деле меня зовут Александр, в
честь папы. Его так и звали, полным именем, без сокращений, кличек и прозвищ.
Ко мне же с детства прикипело прозвище — Лаки. Как объяснил мне однажды мой
«добрый» дядюшка, я заслужил это имя за то, что умудрился выжить в первые годы
жизни после бесконечных взрывов и разрушений, которые сам же и устраивал.
В итоге, близкие так и зовут меня Лаки,
как привыкли. Малознакомые и однокурсники — Тайлер. В моей голове Александр
Тайлер — это мой папа, поэтому представляться Александром не люблю. Вариант
«Алекс» вообще не прижился. А вот родители Миранды сразу стали звать меня
именно так. Опять же, если им нравится — ради бога, для меня вопрос непринципиальный.
Когда Лэсли перестает смеяться,
интересуется уже серьезно:
— А что Морган?
— А что — Морган? — повторяю эхом. —
Протестовала, потом сдалась. Ее отец клятвенно ей обещал, что со мной ничего не
случится, и она дала добро.