— Сейчас приведут Кристофера. Он,
кажется, тоже пострадал,... — сказал я, устанавливая своё кресло
так, чтобы видеть их обоих.
— Ты можешь говорить... — обратился
я к епископу, и тот пошевелился в кресле.
Он очень боялся, этот всесильный в
определённых кругах человек.
Пусть боится. — подумал я, начиная
свой рассказ о том, что увидел во дворце. На епископа я подчёркнуто
не обращал внимания, повествуя о всех тех безобразиях, которые нам
с двойником пришлось ликвидировать. Чем дальше я рассказывал, тем
тяжелее становился взгляд Марины. Наконец, она подняла руку,
останавливая меня, и обратилась к нему:
— Как вы можете это объяснить, Ваше
Преосвященство?
Тот пожевал тонкими губами, сложил
руки на пузе и слегка наклонил голову в знак того, что понял вопрос
и готов на него ответить. Взгляд, который он при этом бросил на
меня, был полон страха и ненависти.
— Поверьте, Ваше Величество, всё это
было направлено не против вас! — у него оказался на удивление
писклявый голос, совершенно не подходящий к его внешнему виду.
— Против кого же? — с нажимом
спросила она. В её глазах вспыхнул знакомый мне с раннего детства
огонёк гнева.
Епископ пошевелился в своём кресле,
устраиваясь поудобнее. На меня он больше не смотрел. Перед ним
стояла чашка с уже остывшим чаем. Он осторожно взял её, отпил и
поставил обратно на стол. Он явно тянул время, формулируя
ответ.
— Ваше Величество, — начал он
осторожно, — всем свойственно ошибаться в своих суждениях и
поступках. Я хорошо изучил людей за время служения Господу. Слышали
вы уже притчу о замерзавшей бешеной собаке, которую один крестьянин
пожалел и взял к себе в дом?
Марина склонила головку к плечу и с
интересом взглянула на него.
— Слышала, Ваше Преосвященство. И
про бешеную собаку, и про змею, пригретую на груди, и про волка в
овечьей шкуре. Я получила хорошее образование. Я знаю о таких
вещах, о которых вы, при всём уважении к вашему сану и возрасту, не
догадываетесь и которые вам вряд ли суждено увидеть и узнать. Итак,
к чему вы про собаку? Где вы её увидели?
Епископ перевёл взгляд на меня,
побуровил своими заплывшими жиром маленькими глазками и вновь
обратился к Марине.
— Не могли бы мы, дочь моя,
поговорить наедине?
— Не могли бы... — благожелательно
улыбнулась она, — А если вы ещё раз позволите себе отступление от
дворцового этикета, я прикажу поучить вас плетями. На конюшне.
Какая я вам дочь?...