Комнаты персонала находились в цоколе
главного здания, но Ларе мама-Юля отвела лучшую из всех имеющихся в доме спален
– на верхнем мансардном этаже, под самой крышей. Здесь не постелили шелковых
покрывал и не развесили французских гобеленов на стены, зато комната была
просторной, тихой и необыкновенно уютной. Маленькое окно (чтобы не слишком
много солнца проникало в и без того раскаленный дом) снаружи сплошь увито
виноградными порослями: в сентябре виноград можно рвать прямо сидя на
подоконнике! Обыкновенно окно было затянуто сеткой от москитов, но иногда Лара
поднимала ее и с высоты птичьего полета – третий этаж, как-никак – глядела на
плавящийся в знойном мареве персиковый сад. За садом же растелилось кладбище,
которое ничуть не смущало Лару, так как она давно к нему привыкла, и Ордынцевская
усадьба с высокой круглой башней. Всякий раз взгляд Лары невольно задерживался
на той усадьбе и отдавался глухой тоской, оттого что ей, кажется, так и не
суждено хоть раз побывать внутри.
Левее же, если по пояс высунуться из
окна, можно было увидеть кусочек шумного Черного моря. Его залив точнее, до
пляжа которого от пансионата десять минут ходьбы скорым шагом.
Каждое утро Лара начинала с того, что
выглядывала из своего окна на море и гадала, какое нынче настроение у Морского
царя. Бушует ли? Или покоен и зовет присоединиться? Сегодняшнее море было
заманчиво тихим с редкими всколыхами волн – будто само прислушивалось и не
торопилось дать совет. Или ждало чего-то.
—
Мило… - оглядевшись в комнате, заметила Даночка.
Ларе показалось, что с усмешкою.
Брошенный шлейф платья оборачивался вокруг Даночкиных ног, давно забытый. Потом
m-lle Ордынцева без приглашения плюхнулась на
мягкую Ларину кровать, любовно заправленную, полезла в свой ридикюльчик и
вынула маленький серебряный портсигар.
—
Хотите? – спросила, увидев, как глядит на нее Лара.
Та испуганно затрясла головой:
мама-Юля прибьет, ежели запах учует!
Но взяла себя в руки, не желая показаться
бестолковым ребенком. С деланной непринужденностью отыскала блюдце и подала
Даночке, чтобы та хоть пепел не сорила.
Вспомнила, что Даночке родилась и большую часть жизни провела в Европе, во
Франции, где так процветает сейчас это движение – émancipé, и где женщина с
папиросой вовсе не вызывает такого переполоха, как в их глуши.