А что если и вправду за покойника приняли?
Отравили… лечили… а лечение такое, что почище отравы в могилу
сведет… вот и…
Нет, если бы в могилу, то лежал бы он не в кровати, а в гробу…
да и одеялом навряд ли укрывать стали бы. В гробу да с одеялом
неудобно.
Мысль показалась здравой и даже вдохновляющей. И Себастьян вновь
глаза открыл. Солнце было ярким, а из приоткрытого окна приятно
тянуло сквознячком. Он осознал, что, верно, лежит давно, оттого и
тело затекло, занемело. Под пуховым одеялом было жарко, и Себастьян
вспотел.
От пота шкура чесалась.
Или не от пота?
- Живой… - раздался над головой знакомый голос, преисполненный
удовлетворения. – Эк ты, князюшка, везуч…
Припомнив вчерашний вечер, Себастьян согласился: и вправду
везуч, только везение это какое-то кривое.
Меж тем Аврелий Яковлевич поднял Себастьяна, подпихнул под спину
подушку, а потом и вторую, преогромную, набитую пухом столь плотно,
что подушка эта обрела каменную твердость. Наволочка ее была
расшита голубками и незабудками, и Себастьян эту хитрую вышивку
чувствовал шкурой, сквозь мокрую ткань рубахи.
- Пей от, Себастьянушка, - в руки Аврелий Яковлевич сунул
кружку, огромную, глазурованную и с теми же голубками. – Пей, а
после поговорим.
У самого князя кружку удержать не вышло бы. Он и рук-то поднять
не в состоянии был, но с ведьмачьей помощью управился и с ними, и с
кружкой, и с густым, черным варевом, которое имело отчетливый
привкус меди.
Но хоть внутренности не плавило, уже радость.
На самом деле с первого же глотка по крови разлилась приятная
теплота. А на последнем Себастьян и кружку сам удержать сумел.
- Живучий ты, - с непонятным восторгом сказал Аврелий
Яковлевич.
- Упрекаете?
- Восхищаюсь. Другой бы давно уж лежал бы ровненько, смирненько,
как приличному покойнику полагается, а ты знай себе, хвостом
крутишь.
Хвост дернулся и выскользнул из-под одеяла, щелкнул по теплой
половице.
Нет, умирать Себастьян точно не собирался.
А собирался найти того, кто одарил его этаким подарочком…
- Лежи, - рявкнул Аврелий Яковлевич. – Успеешь еще с
подвигами…
- Кто… меня… - голос, однако, был сиплым, севшим. И горло болело
невыносимо.
- Это ты мне расскажи, кто тебя и где…
- Когда?
Безумный разговор, но Аврелий Яковлевич понял.
- Думаю, денька два тому. Вспоминай, Себастьянушка. С кем ел.
Что ел. Эта пакость сама собой не родится, она под человека
делается, из его собственных волос… волоса… надобно снять, а после
изрубить на мелкие куски. И проклясть. Про то уж я тебе подробно
сказывать не стану, лишние знания – лишние печали…