- Я его…
- Не мучишь? Разве? Ты старательно прячешь себя прежнюю, потому
как тебе, вроде бы неглупой женщине, вбили в голову, что та Евдокия
Парфеновна нехороша для высшего света. Если тебе нужен высший свет,
тогда да, меняйся. А если мой бестолковый братец, то вернись. Он
ведь полюбил девицу с тяжелой рукой и револьвером…
- Револьвер и сейчас при мне.
- Замечательно! – Себастьян расплылся в улыбке. – И держи его
под рукой, а эту дурость брось. И сестриц моих не слушай, у них
головы кисеей набиты… а сердца, подозреваю, и вовсе плюшевые.
- Почему?
- Потому, - ненаследный князь сложил руки за спину и отвернулся.
– Ты ведь матушке моей писала…
- Д-да… не надо было?
- Спасибо… а вот они – нет. Репутацию им, видите ли, испортила,
знать больше не хотят… не становись на них похожей, Евдокия.
Ладно?
- Постараюсь.
Почему-то после этого разговора на душе стало легко-легко…
плюшевое сердце? Евдокия прижала ладонь к груди. Не плюшевое –
живое еще, и знать, поэтому болело, беспокоилось. А ныне стучит
быстро-быстро, тревожно.
- Лихо…
- Я с ним сам поговорю… - Себастьян развернулся было, но Евдокия
его остановила.
- Стой. Погоди. То убийство… быть может, нам стоит пока
уехать?
Он задумался, но покачал головой:
- Поздно. Теперь если исчезнет, то скажут – сбежал. А что есть
побег, как не признание вины? Нет, Евдокиюшка, надо искать
настоящего убийцу.
- И ты…
- Найду, только сначала выясню, где мой дорогой братец по ночам
пропадает. Но идем. И не приезжай больше сюда. Не надо оно.
Увидишь, сами к тебе придут. А в своем доме – ты хозяйка.
…ее дом.
…славный старый дом на Чистяковой улочке, купленный у вдовицы,
от нее в доме остался запах мурмеладу, который вдовица варила из
крупных красных яблок, щедро сдабривая корицей. И разливая по
склянкам, аккуратно подписывала каждую. В подвале выстроились целые
ряды склянок.
А на чердаке – короба с кружевными салфетками.
Окна дома выходили на Старую площадь, в народе именуемую
Кутузкиной, не из-за тюрьмы, но из-за памятника графу Кутузкину. Он
стоял, окруженный старыми тополями, покрытый благородною патиной, и
печально гляделся в мутные воды фонтана…
О доме стоило вспомнить.
И Евдокия улыбнулась, что воспоминаниям, что собственным мыслям.
Она ведь была счастлива и будет… конечно, будет, ведь счастье –
стоит того, чтобы за него повоевать.