- Вам просто не понять, что чувствует женщина, которой
добивается мужчина…
- Колдовки, - пробормотал королевский палач.
Вот уж кто был идеальным постояльцем, тихим, незлобливым,
несмотря на профессию, о которой пан Вильчевский старался не
думать. Да и то, мало ли, чем люди на жизнь зарабатывают? Главное,
чтоб заработанного хватало на оплату пансиона.
- Сжечь обоих? – с готовностью включился в беседу Гавриил,
который по сей день чувствовал себя несколько стесненно, стыдно
было, что он не просто так живет, а с тайным умыслом, и за людьми
следит бесстыдно… и даже в комнаты забраться думает, что, правда,
не так уж и просто.
Та же панна Гурова покои свои покидает дважды в день, за ради
прогулки со шпицами, но в то время в комнатах ее убирается пан
Вильчевский. С панной Акулиной то же самое, она и вовсе выходит
редко… а пан Зусек, из всех постояльцев представляющийся наиболее
подозрительным, и вовсе не оставлял нумер без присмотру, то жена,
то странная сестрица ее…
- Сжечь? – с явным удовольствием повторил королевский палач,
даже за ради этакой оказии – собеседников, готовых поддержать тему
пристойной казни он находил чрезвычайно редко – рукоделие отложил.
– От ту-то и сжечь можно…
Костлявый палец указал на панну Гурову.
- А другая… нет, не выйдет… уж больно расходно получится… оно-то
как? На кажного приговоренного из казны выписывается, что дрова,
что маслице, что иной невозвратный инвентарь. И не просто так
выписывается, а на вес… на кажную четверть пуда прибавляется.
Гавриил подумал и согласился, что оных четвертей в панне Акулине
на пудов десять наберется, и вправду, жечь ее – сплошные для казны
убытки. Появилось даже подозрение, что казнь сию отменили вовсе не
из человеколюбия, а в силу ея для государства разорительности.
- Ах, дорогая, - панна Акулина раскачивалась, помахивала ручкой,
платочек в ней трепетал белым знаменем. – Не представляю, как это
возможно жизнь прожить без любви… очень вам соболезную…
Панна Гурова выразительно фыркала, поелику была все-таки дамой
благовоспитанной и урожденною шляхеткой, в отличие от некоторых, и
за сим не могла позволить себе опуститься и сказать, где видела она
эту самую великую любовь…
И вообще, она любила и любит.
Шпицев.
В отличие от людишек, которые к панне Гуровой были не особо
добры, что в девичестве, что в женские зрелые годы, когда
обретенное семейное счастье рухнуло из-за скоропостижное смерти
супруга – и ведь умер, стервец этакий, не дома, приличненько, а в
постели полюбовницы, актрисульки среднего пошибу…