…тлена.
…сырой земли.
…крови, старой, загустевшей, какая бывает на скотобойне к концу
дня. Оказываясь рядом с ним Марта невольно вспоминала свое детство
и отца, что возвращался домой, пропахший кровью. И содрогалась,
прятала и страх, и отвращение за нервной улыбкой. Смиряла дрожь в
голосе.
И заедала ужас овсяным печеньем.
…вязала, плела шарфы, нить к нити, выводя рисунок, которого
никто не видел. Благо, чужак не жалел денег не только на дом, но и
на них с Ульне. И порой Марта думала, что, должно быть, две
безумные старухи придают дому особый шарм.
Как-то она сказала об этом Ульне, и та лишь пожала плечами,
бросив:
- Быть может…
Главное, чтобы после смерти Ульне он не выставил Марту. Ей
некуда идти. Вся ее жизнь прошла в этих стенах и Марта знает каждую
трещину, каждый шрам на огромном каменном теле Шеффолк-холла… а он
знает о ее знании.
- Дорогая тетушка, - в голосе Освальда прорезалась насмешка. –
Вам стоит прислушаться к словам доктора. Вы слишком увлеклись
печеньем…
Марта обняла подругу, и та слегка отстранилась.
А ведь ей нравится чужак.
Да и то, собственного сына любить сил не хватило. Заботилась,
сколь могла. Смотрела с высоты, с обычным своим презрением,
выискивая в его лице отцовские черты, заставляя стыдиться
собственного несовершенство.
До слез доводила.
И злилась, когда мальчик, всхлипывая, искал утешения в юбках
Марты. А что она? Она просто любила, как умела, без красивых слов и
высоких помыслов. Носила тайком в холодную комнату герцога, слишком
большую для ребенка, молоко и сыроватый хлеб, покупала, когда
случалось выходить из дому, все тех же петушков на палочке, сказки
рассказывала… нормальные сказки, а не…
А Ульне радовалась, когда Освальд исчез, прихватив семейные
реликвии, будто и вправду подтверждение получила, что кровь его –
гнилая. Оттого и вычеркнула из сердца, оттого и приняла чужака,
оттого и запирается в собственной спальне, преклоняет сухие колени
перед распятием. О чем просит Бога?
О милости к тому, кто мертв?
Или об удаче для живого?
Марту порой подмывало спросить, но она прикусывала язык. Дом
тоже принял чужака, и как знать, не донесет ли ему о неосторожных
словах… странно все.
Смутно.
И сейчас Освальд не торопится уходить. Держит Ульне за руку,
усаживает в кресло, а на колени набрасывает соболиное покрывало…
тридцать седьмой герцог Шеффолк любит и балует матушку. И
склонившись к исхудавшим ее рукам, целует пальцы. Просит.