На столе возвышалось блюдо жареных цыплят, и Кэтриона, мигом
оторвав ногу у одного из них, заглянула в пару кастрюль, взяла
тарелку, ложку и, налив похлебки, села на стул, прислонившись
плечом к углу печи.
Святая Миеле! Наконец-то человеческая еда! Как же она
устала! Крэд, пес тебя задери, что такого важного могло
случиться?!
Она ела быстро, думая о том, зачем понадобилась младшему аладиру
Ордена, да так срочно, что он три дня уже её ждет.
Сзади за дверью взвизгнула Даэла и, бормоча что-то про пиво и
господ, заскочила на кухню, а за ней ввалился кто-то, но Кэтриона
не стала поворачиваться - лучше не привлекать внимание пьяных
посетителей.
— А мне и ты подходишь, толстушка, я уже устал ждать, — пробасил
мужской голос и раздался шлепок, но, судя по всему, Даэла
увернулась и, поставив шумно пустые кружки, снова исчезла.
— А это что за персик? — обратился мужчина в сторону Кэтрионы. —
Ну, Тайла! Мы всё ждем и ждем, а твои девахи вместо того, чтобы
работать, прячутся на кухне и объедаются!
И, прежде чем Кэтриона успела повернуться, мужская рука легла ей
на шею и бесцеремонно стянула с плеча рубашку. А вторая рука тяжело
опустилась на стол рядом с её тарелкой так, что стоящая поодаль
корзинка с хлебом подскочила. И не рука — огромная лапища с
грязными ногтями и заскорузлыми толстыми пальцами в завитках чёрных
волос, доходящих едва ли не до ногтей.
В другое время Кэтриона бы увернулась, ускользнула, отшутилась и
растворилась в коридорах борделя. Он бы и не понял. Но сегодня она
была вымотанной настолько, что щиты ослабли, и она даже не заметила
этого.
Он наклонился к её плечу, пахнув тяжелым винным духом, и припал
губами к шее. Из выреза его рубахи вывалился серебряный брактет на
толстой цепи и коснулся голого плеча Кэтрионы.
Брактет с головой волка.
Сумрачные волки — так они себя называют. А для Кэтрионы они
просто псы — те, кто служит за деньги.
И этот брактет — он так давно со своим хозяином… Столько
воспоминаний…
Она провалилась в них внезапно, не успев закрыться. Упала будто
в колодец мутной воды, и память, которую таила в себе эта вещь,
хлынула на неё и потащила за собой…
Деревня. Сжатое поле ячменя. Снопы стоят аккуратно в
ожидании обмолота. И старая стена овина, за которой бродят рыжие
куры, а вдоль стены выстроились люди. Мужчина, лицо разбито в
кровь, сжимает в руках старую шапку, а рядом беззвучно рыдает
женщина, и дети — семеро, маленькие все ещё, только одна старшая,
голубоглазая, волосы светлые, заплетенные в косу. Сколько ей лет?
Одиннадцать?