Бывает перед смертью, он слыхал.
Но нет.
Вот и пол застонал. И свет окна заслонила знакомая фигура.
- Т-ты… - получилось сказать.
- Я.
Он присел на кровать и положил руку на грудь пана
Белялинского.
Полегчало. Боль отползла. И сердце застучало ровно,
спокойно.
- Ты… меня все равно убьешь?
- Лежи тихо, - велел гость, руку убирая. Тотчас жар нахлынул, но
был он… потише? Полегче? Да, пожалуй что… и терпимо уже.
Гость же снял перчатки и положил их на прикроватную тумбу.
Пальцы размял.
- А говорили же тебе, обратись к целителям, - с упреком произнес
он. – Нет, упрямый.
- Я… обращался…
- И что?
Он сам расстегнул сорочку пана Белялинского и провел белесым
ногтем по груди, будто разделяя эту грудь пополам. И холод от
прикосновения проник сквозь кожу. Рот наполнился вдруг горькою
слюной, которую пан Белялинский глотал, но ее лишь прибывало и
прибывало, пока он не понял, что вот-вот этой слюной
захлебнется.
- Плюй на пол, - велел гость.
- Зачем ты…
- Я забочусь о своих партнерах, - он воткнул пальцы в грудь, и
те пронзили, что бледноватую пупырчатую кожу, что дряблые мышцы,
что кости. Последние только хрустнули, и пан Белялинский ощутил,
как расползлись они, будто мокрый сахар, пропуская чужую руку. – Не
бойся. Будет неприятно, но результат того стоит.
Пан Белялинский закрыл было глаза: слишком уж страшно было
видеть этакое – руку, торчащую из его груди.
- Твое сердце в отвратительном состоянии, - пальцы сдавили это
самое сердце.
И пан Белялинский глаза открыл.
Нет уж, лучше смотреть, чем ощущать шевеление там, где
шевелиться ничего не должно.
- Скажу больше, судя по всему ты должен был умереть еще месяц
назад. Почему ты не принимал лекарства?
- Ганна…
- Твоя жена?
- Закончились, - говорить было тяжело, но разговор отвлекал.
- А новые купить? Мы платим тебе достаточно.
Пан Белялинский сглотнул и губы облизал, не зная, что ответить.
Проклятая слюна текла, свисала тонкими нитями, которые пан
Белялинский хотел бы вытереть, но сил его не хватало руку
поднять.
- Ганна… мы… много тратим…
- Она много тратит, - спокойно произнес гость. – Платья?
Драгоценности? Приемы? Так?
Пан Белялинский только и сумел, что кивнуть.
Становилось легче. Эти пальцы внутри, они обминали сердце, будто
поправляя его, и заодно уж вытягивали опасный жар.
- Ты рискуешь. Свободой и даже жизнью, - гость потянул руку, и
пан Белялинский зажмурился, потому что стало вдруг невыносимо
больно. Ему пришлось закусить губу, чтобы не заорать. – Ты
совершаешь то, что тебе противно. Я вижу. И все это потому, что
твоей супруге захотелось жить красиво. Я не осуждаю…