Холод.
Запах хвои и дыма. И странное ощущение нереальности
происходящего. Себастьян выбрался на подоконник, а там, повинуясь
внутреннему порыву, развернул крылья. Душа стремилась к полету, а
тело, слишком тяжелое для хрупких с виду крыл, тянуло к земле. И
земля эта больно ударила в пятки.
Себастьян зашипел.
Выругался.
И крылья убирать не стал. Прохладно, однако… он завернулся в
них, что в плащ.
Отчего б и нет?
Шел… а куда глаза глядят, и шел… неспешно.
Не спалось и панне Ошуйской. Трепетная натура ее плохо
переносила полнолуние, впрочем, как и новолуние, а еще луну
растущую и убывающую. Супруг, черствейшая личность, не способная
уловить тончайшие эманации сущего, засыпал легко, сразу, о чем и
возвещал громогласным храпом.
И ныне вот вытянулся.
Колпак съехал с лысоватого его чела.
Из-под пухового одеяла выглядывали заскорузлые пятки и
некрасивые пальцы. Особенно мизинцы были отвратительны, темные,
поджатые, напоминали они панне Ошуйской не то червей, не то
колбаски, не то еще какую мерзость.
Она горестно вздохнула и подтянула одеяло, скрывая от больных
глаз своих этакое непотребство…
Супруг лишь ногою дернул и на бок перевернулся.
…давно пора бы сделать раздельные спальни, где она, в тиши и
покое будуара, могла бы предаваться страданиям, не отвлекаясь на
такое непотребство, как этот храп.
И ведь с присвистом.
С причмокиванием. А пенять станешь, скажет, что он работает
много. Устает. И что, если б сама панна Ошуйская не почивала б
днем, то и ночью спала б спокойней… а как ей не прилечь, когда
после ночной бессонницы дурнота так и накатывает?
И капли не помогают.
И стихи.
Она вздохнула и встала.
Накинула на плечи шаль, с которой не расставалась, подозревая за
супругом своим дурное: он как-то пригрозился шаль эту подарить
кухарке, мол, в ней панна Ошуйская на призрака похожа…
Ничего-то он в модах не понимает.
И в утонченности.
Глянув в зеркало, панна Ошуйская поправила чепчик, отделанный
алым кружевом, и провела пальчиками по воротнику рубашки. Вдруг
подумалось, а что если за нею наблюдают? И сердце ухнуло, и в
голове родились строки о неразделенной любви… и даже страсти…
…я вас любил, - прошептала она с надрывом, и Барсик, столь же
равнодушная скотина, как и супруг, изволил открыть левый глаз. Но
убедившись, что хозяйка стоит сама по себе, безо всякого интересу –
а интерес Барсику виделся исключительно материальным, скажем,
воплощенным в рыбьи потрошка или печенку – глаз закрыл, потянулся,
спихивая с туалетного столика склянки.