Надя с учителем занималась в классной, а я выхаживала по Гобеленовой
гостиной и все бросала гневные взгляды на портрет «папеньки». Зеленые его глаза
мне теперь казались дьявольскими, как у Доротеи.
Но хорош собой, с этим не поспоришь… права Глаша. И все-таки его
лицо мне не нравилось: все портила высокомерная усмешка, так здорово показанная
художником. Неприятный тип, даже от нарисованного взгляда мурашки по коже. Ни
за что бы не устроилась работать к такому, если б у меня был выбор...
Впрочем, смазливое личико «папеньки» сыграло свою роль: я
начала искать оправдания для барона фон Гирса.
Может быть, он забрал игрушки, потому что его жена умерла от
чего-то заразного? Боялся, что и дочь заболеет. Кстати, вполне вероятно. Насколько
я помнила, еще даже элементарный пенициллин не открыли.
И только сейчас я задумалась, что ведь и правда не знаю,
отчего умерла мать Нади, и когда именно она умерла… Нужно это выяснить –
поспрашивать слуг хотя бы. Помнится, Глаша говорила, что работает здесь дольше
всех; к ней-то я и поторопилась, убедившись, что до конца Надиного урока осталось
больше часа.
— О покойной жене
хозяин болтать запрещает! – отрезала Глаша, хотя я завела разговор тонко и
очень издалека, как мне казалось.
Несмотря на внешность простушки, женщиной Глафира оказалась
смекалистой, себе на уме и даже, порой, властной. Главным среди прислуги по
документам считался седенький дворецкий а еще личный камердинер барона – но
экономка Глаша сумела каким-то образом установить в доме матриархат. Запросто,
не моргнув глазом, могла наврать обоим мужчинам, что, мол, это не она так
хочет, это вечно отсутствующий господин барон распорядился – а раз они его
распоряжений до сих пор не знают, то грош цена им, как доверенным слугам.
Мужчины, мрачно переглянувшись, очень нехотя, но подчинялись…
Глядя на ее ловкие манипуляции, я даже нет-нет, но
задумывалась – а так ли страшен черт (в смысле, господин барон), как его малюет
экономка Глаша? Может, на самом деле он зайка и душка, а коварная Глаша нарочно
чернит его имя?
Но это вряд ли.
— Да нет же, - сделала
я честные глаза, - я вовсе не из любопытства спрашиваю, а потому что, если и
правда Надину матушку звали Любовь – то и кукла, выходит, ее.
— Может, и ее, откуда
я знаю, - отмахнулась Глаша. – Баронесса шесть лет назад упокоилась, перед
самым Рождеством – а я всего-то три года здесь.