Про кукол подобного рода я кое-что знала. Вообще, правильно их
называть бисквитными, а не фарфоровыми. Бисквит – тот же фарфор, только без
глазури; не глянцевый, а матовый. Если добавить в него краску, то цвета можно
добиться очень близкого к оттенку человеческой кожи. Отличный материал. До
появления пластика, по крайней мере.
К слову, то, что тельце у куклы тряпичное, а не из
композитного материала, который вполне уже использовался в начале 1900-х, меня
на сей раз удивило. Неужели барон-ювелир на павлина разорился, а единственной
дочке куклу купил допотопную да еще и, похоже, с рук?
Мысль еще не успела оформиться, а я уже схватила Доротею и
поднесла ближе к окну, изучая ее тельце пристально и чуть ли ни с лупой. Пока
не обнаружила на обтянутом тканью тельце фиолетовые выцветшие линии чернил.
И так и эдак поворачивая ее к свету, а потом и правда
раздобыв увеличительное стекло, я все-таки смогла прочесть не очень уверенный
детский почерк.
— Люба Шарапова… - без
голоса произнесла я.
Именно так кукла была подписана. И вариантов, кем эта Люба
приходится моей подопечной, совсем немного.
— Солнышко, - позвала
я задумчиво, – скажи-ка, ведь твою маму звали Любой?
Тишина.
Я обернулась – девочка не смотрела больше в книгу, ее взгляд
застыл где-то на уголке письменного стола. Молчала она долго, но вопрос мой
явно расслышала. Оставив куклу, я подошла и села рядом. Без слов ждала, чтобы
она ответила хоть что-то.
И девочка, наконец, прошелестела негромким своим голосом.
— Папенька не любит,
когда говорят о маме. Марго, я не хочу, чтобы он и вас уволил – поэтому давайте
не будем о оэтом.
— Хорошо… -
растерялась я, не ожидая таких признаний. Смутилась, конечно, до крайности, но
все-таки спросила: - Хорошо, не будем, но скажи хотя бы – это мама подарила
тебе Доротею? Она? Клянусь, я не скажу ничего твоему отцу?
Кажется, целую вечность Надюша сидела без звука. А потом
слабо кивнула. И сразу вскинула на меня полные мольбы глаза:
— Только не говорите
папеньке никогда-никогда! Он заберет Доротею! Он все мамины вещи, все игрушки,
которые она дарила, забрал... Забрал и увез.
* * *
Изверг какой-то, а не «папенька»! – негодовала я даже час
спустя.
Ребенок и так осиротел, а он знать ничего не хочет о ее
кошмарах, да еще и игрушки выбросил, что мать дарила. Интересно, он хоть
заметит, если я вдруг заберу его дочь с собой, когда вернусь в свое время?!