- Больно!
Вот дурень, у меня ж бока – не перина, чтоб пальцами тыкать. Да
еще и жесткими, будто каменные. Синец теперь будет. Да и ладно, я
ныне к ним привычная, так ведь и насквозь проткнуть способный.
- Зато за дело, - Еськин длинный нос дернулся. – Послушай, ты,
кажется, не совсем верно оцениваешь обстановку…
А чего ее оценивать?
Вона поле-полюшко, от края до края, где изрытое, где пожженное,
а где на нем лес колосится, да густенько, что пшеница на черноземе.
И аккурат посеред оного поля мы с Еською, не то березы две
одинокие, не то дубы, как сие любит Аристарх Полуэктович
говаривать. Вона виднеются в низинке, что Акадэмия нашая, что
общежитие…
С самоваром.
Варением.
В животе забурчало. Живот оный скоренько припомнил, что
Еськиными стараниями без ужина оставлен был. А обед, тот уж
давнехонько минул.
- Тебя хотят отчислить, - Еська, бурчание заслышав, только
рученькою махнул и сел на мокрый камень.
Вот новость. Меня с первого самого денечка отчислить хотят, да
все никак оно не выходит. Учуся. Грызу, стало быть, науки
всяческие. Другое дело, что науки этие – не калачи, и от иных
организме моей польза сомнительная.
- Да, зимой тебе повезло… - Еська сунул руки в подмышки. Ныне
он, рыжий и мокрый, и близехонько на царевича похожий не был.
Кафтан красный вымок. Порты полосатые грязюкою покрылися и
плотненько, а на сапоги егоные, за между прочим, из турьей шкуры
стаченные, и вовсе вид всякий утратили. – Отнеслись с… пониманием,
скажем так.
Ага, мне энтое их понимание по сей день в дурных снах
видится.
Как вспомню сессию тую, которую едино милостью Божининой и
царскою, сдала. Высокая комиссия, собранная, чтобы нас
экзаменовать, в глаза-то улыбалася, да только улыбочка та с
холодочком была. А Люциана Береславовна так и вовсе кривилася, не
скрывая, до чего ей моя персоналия неприятственна. И вопросы
задавала, один другого хитрей.
Я, отвечаючи, прям испрела вся.
Полпуда весу скинула.
И язык едва ль не до дыр истерла. Как вышла с экзаменационное
залы – сама того не помню. Только что стояла в зале белом, ледяном,
а потом раз – и за дверями резными.
С одного боку Кирей подпирает.
С другого – Еська. Лойко в руки флягу сует, мол, хлебани,
Зославушка, чаечку… я, дурища, и хлебанула… кто ж знал, что чаечек
в тую флягу, если и плеснули, то на самое донышко.