Был один.
Стал другой. Холодный. Чужой. Слова лишнего не вытянешь, а
которое вытянешь – то лучше б молчал. Цедит, будто словеса эти ему
дороже золота.
Все, мол, хорошо.
Сила возвернулась. И сторицею. И оттого занимается с Ареем сам
Фрол Аксютович да на дальнем полигоне. Еще и Кирея третьим берут.
Чего делают? Того мне не ведомо… я и не лезла бы, поелику негоже
девке в мужские дела нос совать.
Да только…
Был Арей и не стало.
Будто бы забыл про меня. Или, наоборот, не забыл, а дальнею
дорогою обходит, когда ж случится встретить, то холодеет весь
прямо, подбирается и спешит уйти.
Спросила бы прямо, но… боюсь ответ услышать.
Оно ж бывает. Горело сердце и перегорело. А насильно милым не
будешь.
- Не понимаю, - Еська кинул в меня комом грязи. – Вот точно не
понимаю! Ты выжила, Зося! И не один, не два раза выжила! И дома… и
в усадьбе той… на острове. При встрече с подгорной тварью… и потом
тоже… подумай. Ты живая! Здесь и сейчас.
Ну да, живая.
И знаю, что надо порадоваться, что не иначе как Божиня за плечом
моим стояла, да только нету радости. Пустота одна, будто бы это не
Арей там, на поле, выгорел, а я…
- Хорошо… не хочешь так, будем иначе, - второй ком ударился в
плечо. – Ты, помнится, у нас берендеевой крови, а берендеи, слыхал,
людей чуют. И значит, будь твой недоазарин скотиной…
- Он не скотина!
- Ага, редкого благородства человек, - фыркнул Еська, вновь в
меня грязюкою запуская. Да что ж это такое! Я комок стряхнула. –
Задурил девке голову, а теперь ходит, нос воротит, будто бы и знать
ее не знает…
- Он…
От грязи я отмахнулась и встала.
- Что? А может, нарочно? Кирея подразнить хотел…
Нет, вот чего ему спокойно не сидится-то?
- …они ж друг друга любят, что два цепных кобеля… а ты, стало
быть…
Следующий ком грязи разлетелся перед самым моим носом.
- …дурью маешься. Вот, - Еська отступил, пропуская огненный
шарик, каковой, в отличие от прочих, мною сотворенных, и не подумал
в грязюку плюхаться. Он вился осою, то подлетая ближе, к самому
Еськиному носу, то поднимаясь над головою… - А говорила, что не
получается!
Еська произнес сие и руку выставил.
Зря эт он.
Шарик загудел. Затрещал, а после как рассыпался искрами…
- Твою ж…
Тихо было на поле.
Безлюдно.
А жаль, Еська так матерился – соловьи заслушались бы. А мне
совестно сделалось… но я ж не просила его за огневика рукою
хвататься! И вовсе… сам виноватый!