- С-спасибо, - сказала девица, когда Ричард протянул ей
платок.
А мне вот отказал.
Ни стыда, ни совести… я ж эти платки, между прочим, стирала… то
есть, не совсем я, а очередное сооружение Тихона, в котором грязное
белье самоочищалось посредством магии и воды. Но это не столь
важно. Главное, что я получила возможность рассмотреть спасенную
Ричардом деву.
И вот…
…она мне не понравилась.
Совсем.
Нет, дева была как и полагается, хрупка, нежна и с виду невинна,
как ромашка полевая. Узкое личико с правильными чертами. Кожа
белая, светящаяся изнутри, как бывает у рыжих, очи зеленые в пол
лица.
Губки дрожат.
Подбородок тоже… шея лебяжья.
Фигурка точеная.
И главное, что костюм лишь подчеркивает хрупкость ее…
- Вы… вы… - она вздохнула и пустила слезинку.
Две.
Гармоничные такие, скатившиеся по щекам.
- Если… если бы не вы… я бы… - тонкие пальчики комкали
несчастный платок, который девица прикладывала то к правому, то к
левому глазу.
Чулочки темные.
Юбка узкая, на две ладони ниже колен.
Туфли старые, но на устойчивом каблучке… с ее-то ростом.
- А еще она маг, - заметил Альер невзначай. – Слабенький, но все
же… посмотри…
И сделал что-то, отчего над девицей всколыхнулось лиловое
марево, будто в рой мошкары попала. Я моргнула, и мошкара исчезла.
А неприязнь осталась. И чего эта, внезапно спасенная, так жмется к
Ричарду? А тот, растративши обычную свою мрачность, по руке гладит,
шепчет что-то… утешает?
Про нас будто и забыли.
Я коснулась ошейника, и Гуля заворчал. Ему, похоже, эта
красавица тоже не по нраву пришлась? Но… кто мы такие, чтобы нас
слушать?
…ее звали Арваниэль, в память об альвийке-бабушке, некогда
потерявшей голову от любви к человеку. Из-за него, простого лойра,
не отличавшегося ни родовитостью, ни знатностью, она покинула
заветный лес, отреклась от немногочисленной альвийской родни и
даже, вот чудо, родила дитя.
Матушка Арваниэль уродилась красавицей, что, впрочем, никак не
помогло ей в жизни. Она рано вышла замуж, по большой любви, само
собой, хотя могла бы составить выгодную партию. Но сердцу не
прикажешь. Сердце это готово было смириться и с бедностью
избранника, и с дурными привычками его, которые, отчего-то, не
спешили исцеляться любовью, но напротив, год от года становились
все гаже.
Он пил.
Играл.
И проигрывал.
Нет, не всегда, ибо был довольно-таки умел, а потому удавалось
держать хлипкое суденышко семейной жизни своей на плаву.