Щенок стал моим. За те несколько
мгновений, что его длинный, мокрый нос обмусоливал мою подмышку, а
в уши лез печальный скулёж, он как-то сразу и бесповоротно стал
моим. И это все решало. За своих Сержаки дрались всегда. Дрались,
не уступая даже многократно превосходящим врагам. В конце концов,
даже если мне придется раньше времени отправиться в холодные палаты
Темной Леди, я, по крайней мере, смогу спокойно смотреть в глаза
своих дедов, не стыдясь и не отводя взгляда.
Я не мог сражаться с толпой, угрюмо
окружившей меня, и не реагирующей на редкие взмахи моего
«волшебного» посоха. Сейчас, распаленным от ярости, и при поддержке
Святителя, им было плевать на всю мою «колдунскость». Будь у меня
время, - и можно было бы попробовать выкрутиться, успокоить, может
быть даже запугать… я что-нибудь бы придумал. Но ни времени, ни
покоя не было.
Я не мог им отдать доверчиво
прижавшееся ко мне тельце. Это было бы предательством. Не только
несчастного щенка, но и всего моего рода.
Я не мог даже позволить себе
погибнуть в безнадежном бою. Да, как сказал кто-то из древних,
«мертвые сраму не имут». Но только не в том случае, если погибший
является последним из рода. Является тем, кто ОБЯЗАН выжить в любой
ситуации. По крайней мере, до тех пор, пока не оставит наследников.
Тех, кто сможет вновь поднять родовое знамя, вернет захваченное и
восстановит утерянное.
Эти «не могу» сжимали меня, как
прочные клещи сжимают твердый орех, - со все более и более
усиливающейся силой и безжалостностью. И выхода не было.
- Отдай щенка, колдун. – Потребовал
наконец-то пробившийся центру действия Святитель, и криво
усмехнувшись, добавил: – Отдай, или пойдешь на костер с ним
вместе!
Он был серьезен. И это стало
последней каплей. Мое сознание, сжимаемое железным захватом долга,
помутилось. Я только и успел, что указать Святителю краткое
направление, куда он мог пойти со своими требованиями, после чего
мир слегка потемнел. Так, будто я смотрел на него сквозь легкую
черную дымку.
А затем, мое тело, совершенно без
участия сознания выпрямилось, правая рука легла на воздух рядом с
опоясывающей меня веревкой, словно опираясь на рукоять меча или
шпаги, и смерило собравшуюся толпу долгим холодным
взглядом.
Я не знаю, что увидели люди во
взгляде моего, внезапно взбунтовавшегося тела. Но, что бы они не
увидели, это их сильно не обрадовало. Первые ряды окружавшей нас
толпы в испуге отшатнулись, а кое-кто и вовсе попытался смыться.
Святитель побледнел.