– А господин Лантье еще спит? – спросила она неожиданно.
– Да, спит, – отвечала Жервеза, невольно краснея.
Г-жа Бош заметила слезы на ее глазах, и без сомнения удовлетворенная этим, отправилась дальше, называя всех мужчин проклятыми лентяями, но вдруг обернулась и крикнула:
– Ведь вы сегодня будете в прачечной, да?… У меня тоже есть стирка, я займу для вас местечко рядом со мной, поболтаем!
Потом, точно охваченная внезапным приливом жалости, прибавила:
– Бедненькая, вы бы отошли от окна, а то простудитесь… Вы совсем посинели!
Жервеза упорно оставалась у окна еще два убийственных часа, до восьми. Поток блуз, стремившийся с высот, прекратился, и только немногие запоздалые спешили к заставе. Застрявшие в кабачках по-прежнему пили, откашливались и плевали у стоек. За работниками потянулись работницы, лакировщицы. модистки, цветочницы; они ежились в своих платьишках и трусили по окраинам бульваров группами по три, по четыре, болтая, пересмеиваясь и поглядывая кругом блестящими глазами; время от времени проходила отдельно от других какая-нибудь бледная, худая девушка с серьезным лицом, пробираясь вдоль стены и стараясь не попасть в лужу. Затем прошли: служащие, дуя в пальцы, закусывая на ходу копеечной булкой; поджарые молодые люди в чересчур коротком платье, заспанные, с измятыми лицами; старички с трясущимися коленями, с пергаментными лицами, изможденными канцелярским сиденьем, поглядывавшие на часы, чтобы явиться как раз вовремя. Вскоре бульвары представляли обычную картину утреннего мира: соседние рантье прогуливались на солнышке, маменьки, простоволосые, в засаленных юбках укачивали младенцев, переменяя пеленки тут же на скамейках; целая куча детворы, сопливой, растрепанной, возилась и барахталась на песке, оглашая улицу визгом, смехом и плачем.
Жервеза дошла, наконец, до полного отчаяния; смертельная тоска ее душила; ей казалось, что все кончено, что ничего больше не будет, что Лантье никогда не вернется. Она смотрела блуждающими глазами то на старые бойни, почерневшие от крови и спазмов, то на беловатую массу нового госпиталя с зияющими отверстиями для окон, сквозь которые виднелись пустые залы, где готовилась жатва для смерти. Перед нею за таможенной стеной раскидывалось яркое небо, слепившее ей глаза; солнце всходило над грохочущим, пробудившимся Парижем.