Оружейник выглядел дерганым и непривычно-суетливым, будто по
пути в Елизаветино опрокинул десяток кружек кофе… а то и чего
покрепче. И это настолько не вязалось с его обычным поведением, что
мне стало даже забавно наблюдать, как он скачет вокруг, продолжая
рассказывать про свое новое детище.
– Пусть будет просто “автоматическая винтовка Судаева”. – Я
махнул рукой. – В конце концов, моей заслуги здесь почти никакой.
Да и не настолько уж я честолюбив, чтобы…
– Думаете, в вашу честь назовут улицу или целую площадь? –
сердито буркнул Судаев.
Что-то его явно задело. Вряд ли отказ разделить с ним лавры
будущей славы – скорее уж само отношение, которое наверняка
показалось оружейнику чересчур легкомысленным.
– Не вижу никаких причин переименовывать в мою честь ни улицу,
ни проспект, ни уж тем более площадь. – Я улыбнулся и пожал
плечами. – У всех них уже есть вполне подходящие названия, и менять
их не следует.
– А если речь пойдет об улицах в городах, которые пока еще
принадлежат германскому Рейху? – Судаев недобро усмехнулся. – Не
сейчас, конечно, же – после войны.
– Которую еще предстоит выиграть, ваше благородие.
Странно, но разговоры о непременной грядущей победе – как и
тогда, с Шестопаловым – не вызывали у меня ничего, кроме
раздражения. Судаев прекрасно делал свою работу – пожалуй, лучше
любого конструктора-оружейника во всей Империи. Вряд ли он побоялся
бы доверить даже собственную жизнь автоматической винтовке с нашей
фабрики, и все же для него война скорее была возможностью испытать
в деле свои разработки. Судаев не отличался сентиментальностью… да
и вообще эмоций в нем было примерно же столько же, сколько в
инструментах, наполнявших его обитель в городе.
А я еще не успел забыть имена парней и мужчин, не вернувшихся из
Зеленой Рощи.
Тридцать два человека. Тридцать два конверта со свидетельствами
о смерти, письмами и документами на компенсацию. И все до единого я
вручил лично. Женам, сестрам, матерям и отцам – седым старикам с
лицами, будто высеченным из камня: почти три четверти погибших были
потомственными вояками. Разумеется, они знали, на что идут – как
знали и их семьи. Меня благодарили без слез на глазах, иногда даже
называли благодетелем… Но вряд ли хоть кто-то втайне не желал,
чтобы я сам остался лежать на отмели вместо их сына или мужа.