Во время дружеских застолий, где-то после состояния, когда еще в
самый раз, и перед тем, когда уже ничто не слишком, наставал обычно
патетический момент: Коля вдруг отлучался — и возвращался с книгой.
Мягко, вкрадчиво, ласково, он читал вслух Бунина — про русские
просторы и уютное мелкопоместное житье-бытье, про ужин при свечах и
пыхтенье самовара...
— Вы только послушайте! — восхищался Коля. — «На скотном дворе,
весь день пустом, с ленивой грубостью скрипели ворота, когда мы из
всех своих силенок приотворяли их...» С ленивой грубостью! Всего
два слова — и прямо видишь эти ворота, слышишь их...
— Старик, ты гений! — говорил Колин закадычный друг, фотокор
Саша Слонимский.
Голос у него был зычный, под стать могучей фигуре, и дежурная
фраза «шестидесятников» в устах Саши звучала веско — впору
поверить, что Коля и правда если не законченный гений, то вроде
того.
Как минимум, никто не думал Слонимскому возражать. У него ручища
— тяжеленный кофр с аппаратурой и непременным «у нас с собой было»
поднимает двумя пальцами. Объясняй потом, что он тебя неправильно
понял.
— Это Бунин — гений! — отмахивался Коля. — А я... Кто сейчас так
пишет? Никто! Потому что никому не надо! Потерянное искусство.
Утрачено за ненадобностью... А стихи у него какие! Вот послушайте.
Это о Родине.
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат...
Тут Коля снимал очки и утирал скупую мужскую слезу.
И все понимали, что оплакивает он не столько Бунина и утраченное
навсегда искусство верного русского слова, а скорее эпоху, когда
искусство это было востребовано. Эпоху, тоже ушедшую навек. Коля
ведь — оттуда. У него прабабушка была какой-то фрейлиной, а
прадедушка каким-то советником. Ему бы туда. А он, бедняга, здесь.
И мы вместе с ним пропадаем.
Конечно творческая личность на Руси чувствовала себя пропащей в
любую эпоху, но при загнивающем царизме она хотя бы могла
спрятаться от свинцовых мерзостей жизни в дворянское гнездо. А
человеку прогрессивному, склонному к деятельности, были и вовсе
любые дороги открыты, сплошь одобряемые передовой общественностью:
хоть в народовольцы иди, хоть в террористы. Наконец, если совсем
невтерпеж, творческая личность могла высказаться — и уехать
отдыхать в Европу, покуда не арестовали.