Но в Красноярске, едва самолет остановился, подрулила черная
«Волга», из нее вышли молодцеватые парни в штатском, резво взбежали
по трапу, прискакали к лысому и, кланяясь, спросили:
— Как долетели?
Лысый обернулся, ткнул пальцем в Колю с Сашей и прорычал:
— Взять!
По счастью, если ты столичный журналист, ты и в Красноярске
столичный журналист — связываться с тобой всерьез никто не будет. И
вообще нынче вам не тридцать седьмой год. Нарушителей порядка
Королева и Слонимского даже не побили. Их всего-навсего сдали в
вытрезвитель.
Выйдя из заведения и опохмелившись, Коля с Сашей быстро и четко
—мастерство не пропьешь, — отработали задание и полетели домой. В
московском аэропорту они переглянулись и, не говоря ни слова,
повернули к ресторану. Для поправки нервной системы.
— А ведь легко отделались, — сказал Коля, поднимая рюмку.
— Пронесло, — сказал Саша.
— Ну... За то, чтобы и дальше так!
Через два часа они уже кричали друг другу: «Старик, ты гений! —
Нет, старик, это ты гений!», на радостях подрались с какими-то
грузинами, попали в милицию, а оттуда, естественно, опять в
вытрезвитель.
И бумаги из двух вытрезвителей, красноярского и московского,
прибыли в газету одновременно.
Эффект превзошел все ожидания.
Коля еще, как нарочно, успел рассказать историю про лысого,
решив, что это отличный анекдот, — и она моментально разлетелась по
городу. Коллеги смеялись, конечно, но поглядывать на журналиста
Королева начали с подозрением. Как на человека, который
пренебрегает условностями слишком лихо. Несколько чересчур.
Запись в трудовой книжке журналиста Королева «уволен по
собственному желанию» никого не обманывала. Ведь Колю знали все, и
теперь это играло против него.
В «Савраске»[1] с ним просто не захотели
разговаривать и только по старой дружбе передали мнение: Коля, ну
ты же последние мозги пропил... В «Индюшке»[2] —
встретили, как родного, угостили коньячком, и так же, как родного,
ласково выпроводили.
Мир не без добрых людей, и Коле удавалось время от времени
печататься; на кусок хлеба он худо-бедно зарабатывал, но о штатной
должности нечего было и думать. Коля недоумевал. Его коллеги
регулярно били друг другу физиономии и заблевали пол-столицы,
однако считались надежными сотрудниками и своими парнями, — а он,
тихоня, в жизни никому из товарищей рыла не начистив, бродил по
городу каким-то, извините за выражение, отщепенцем.