Боги, но почему… почему, дав нам мозги, вы
никак не научите ими пользоваться?! Почему мы раз за разом
совершаем одни и те же глупости, главная из которых – привычка
лезть в чужую жизнь со своим уставом? Вот за это я и получила,
причем так, что искры не только из глаз, но и из ушей
посыпались.
В
общем, когда все уже расползались спать, напросилась я к Вессаэлю
и, мучительно стесняясь сама себя, попыталась связно объяснить, что
же почувствовала только что.
–
Подожди, – почти сразу прервал он эти попытки, – я понял, что ты
хочешь сказать, но вот зачем – понять не могу.
После такого оставалось только глазами молча
хлопать. И слушать, как он продолжает:
–
Какое тебе… нам дело до их отношений? Ты увидела то, чего здесь еще
нет, и пришла ко мне. Зачем? – Вессаэль наседал на меня, сохраняя
свою фирменную невозмутимость, что только добавляло сцене
пикантности.
Черт! Я все так же молча пулей выскочила из
комнаты, хлопнув дверью. И застыла, прислонившись спиной к створке,
словно опасалась, что она еще может открыться, выпустив дана, и тот
продолжит свой издевательский допрос уже в коридоре.
«Вот
тебе, вот, дура хренова – чтоб не лезла, куда не просят. Кто только
за язык тянул? Побежала доложить о горяченьком… Ой-йе, что же
теперь делать, ужас-то какой! Как теперь смотреть в глаза Вессаэлю?
А остальные? Ведь он наверняка расскажет и им тоже. Кошмар! Одной
идиотской фразой испортить отношения сразу с тремя данами – это
рекорд даже для меня. А я уже не могла позволить себе такого – они
стали слишком нужны мне. Все. Впервые за хрен знает сколько времени
хоть кому-то было до меня дело. Действительно было. И да, мне это
нравилось – я, наконец, чувствовала себя по-настоящему живой. Так
что делать-то?!»
Не
заходя к себе, прямо по коридору я ринулась к Суинни – лишь он мог
теперь спасти положение и уладить хоть что-нибудь, если такое
вообще возможно. Бард, умаявшийся сегодня не меньше остальных,
давно уже спал, и я своим стуком беспардонно его разбудила – не то
у меня сейчас было состояние, чтобы думать о чьих-то там приличиях.
Но Суинни, похоже, все-таки не обиделся на столь вопиющее нарушение
этикета. Скорее уж испугался, вообразив себе невесть что, когда я,
размазывая по щекам слезы вперемешку с соплями, вломилась в
комнату, по дороге едва не уронив его самого: