И тут летчики пошли к своей машине. Пока я пытался сообразить,
что за авантюру они замышляют, Тунгус весь подобрался, двухметровая
антрацитовая громадина, и сделал короткий едва заметный жест от
живота, будто оттолкнул Чернецкого тыльной стороной ладони. У
аборигенов это универсальный знак сопричастности и пожелания
скорейшего исполнения задуманного.
Чернецкий вдруг оглянулся через плечо и кивнул Тунгусу.
Грешным делом, я испытал вместе с недоумением известное
облегчение. Вождь меня совершенно измучил, приятно было
отвлечься.
Не знаю, объяснит ли это мое замешательство, но великий вождь
Унгусман действительно великий, у нас таких не делают. Видит
насквозь все живое, а оно его слушается. Даже лютые степные псы
виляют перед ним хвостами, словно земные собаки... И когда этот
ослепительно черный и оглушительно харизматичный дядька начинает на
тебя давить, а ты согласно этикету жуешь травинку и делаешь
одухотворенное лицо, — ей-богу, даже война обрадует.
Обычно вождь меня не плющит своим величием, держит за равного.
Мы знакомы три года, Тунгус зовет вашего покорного слугу другом, и
сегодня чисто по-дружески так наступил на горло, что я счастлив был
отдышаться хоть самую малость.
А Тунгус сказал, провожая летчиков взглядом:
— Хорошие парни, доброе задумали, почему ваши начальники
запрещают им?..
И сам же ответил.
— Начальники боятся потерять силу управления. Понимаю. Сам
такой. Иногда проще всё запретить, чем устранять последствия.
Особенно в трудные времена. Но если находятся герои...
Я не успевал переводить слово в слово, но общий посыл был ясен.
Тунгус пытался донести до меня простую мысль, что правильный вождь
умеет замечать правильных героев. И даже когда всем запрещено всё
подчистую, надо оставлять лазейки для хороших парней, задумавших
доброе; вдруг они своим самоуправством выручат племя, — не казнить
же их потом.
Второй смысловой слой я тоже выловил: Тунгус деликатно намекнул,
что очень уважает полковника Газина, но в нынешних обстоятельствах
стоило бы наплевать на отдельные запреты, а то как бы не стало
хуже.
Сдохнем же.
У местных есть аналог нашему понятию «интуиция», и Тунгус
говорил, что в мирной жизни полагаться на интуицию глупо, зато в
моменты смертельного риска именно ее надо слушать. Летчики, на
взгляд Тунгуса, сейчас повиновались инстинкту и потому имели шанс
на победу; а контрольная башня аэродрома, с которой вдруг начали
орать невнятное, но явно неприятное, — она как стояла на месте, так
и обречена стоять, покуда не рухнет. Ну и заткнулась бы. Сошла бы
за умную.