–
Жестока, говоришь? – просипела я побелевшими губами. – Так вот,
если все обстоит именно так, как ты обрисовал, то до сих пор я была
еще слишком мягкой. Но сейчас действительно буду жестока: я
возвращаюсь. Одна. И немедленно. Если успею догнать их в дороге –
разведчика отобью. Закидать эту кодлу шариками силы у меня сейчас
хватит, даже не сомневайся. Если нет – полезу за ним в норы. А этот
«больше чем друг» пусть остается здесь. Рассчитывает шансы, раз оно
у него так здорово получается. И пусть продолжает слушаться
приказов, начальников и маму – это поможет ему жить долго, пусть и
не слишком счастливо. Но мне-то, надеюсь, ты приказывать не
собираешься? Учти, присяги я не давала.
– Ты
всерьез думаешь, что я отпущу тебя одну? – голос Тавеля даже на
полтона не изменился.
–
Нет, не думаю. Ведь иначе тебе придется убивать сьеррина, да? А так
не хочется…
–
Инна!
–
Ладно, не суть. Но знай, поскольку я тебя с собой не приглашала, то
и совесть, в случае чего, мучить не будет. А вот если кто из
«друзей» увяжется – не пожалею шарика и на него! Я не шучу, ты меня
знаешь. Так что сдвинь с дороги этот «памятник дружбе и любви» и
давай уже быстрее!
Тавель молча дернул бровью, и Дарэля с чуть
ли не со скрипом «отнесло» в кусты. Честное слово, запоздай он с
этим хоть на пару секунд, и я действительно пальнула бы по нему,
настолько он меня разозлил. Остальные хисстэ впали-таки в ступор,
провожая нас стеклянными взглядами. Я знала это даже не
оборачиваясь – спиной чувствовала. И спиной же почуяла, что сзади,
рядом с Тавелем, бежит еще кто-то. Именно почуяла, а не услышала –
слушать там было нечего. Дарэль, конечно. Но гнать его, как
обещала, не стала – не зверь же я в самом деле.
И,
разумеется, ждать в овраге не остался никто.
– У
вас своих не бросают? – скариэ спросил это, когда мы пробежали, уже
порядочно.
–
Да, Тавель, у тебя хорошая память. Вот так у нас никого не
бросают.
–
Как «так»?
–
Даже не попытавшись ничего предпринять, просто что-то там посчитав.
А тем более так не бросают своих. За своих у нас сначала рвут
виноватых, затем подставляют собственную голову, и лишь потом
считают, если еще останется чем. Такие уж мы есть – дикие. Да, мы
живем именно так, хисстэ, может, потому и недолго, но я все-таки
предпочитаю это, чем коптить вечность, вспоминая всех, кого оставил
за спиной просто потому, что расчет был не в их пользу. Или не
вспоминая.